Солдат великой войны
Шрифт:
Алессандро сел на кровати, прислушиваясь к дождю. Не отрывая ног от пола, лег на бок, словно обнимая кого-то невидимого. Прижал руки к груди, на глаза навернулись слезы. Он беспомощно прошептал:
– Папа.
Его разбудили раскаты грома, такие громкие, что грозили разбить стекла. Дождь хлестал так, что вода переполняла сливы и лилась с крыши полотнищами, которые при вспышках молний превращались в серебро. Дождь этот очищал улицы от всего, превращая город в безжизненную копию самого себя. Тибр уже вздулся, если кто и оставался на улице, так только часовые у дворцов и министерств, но даже у них были маленькие будки, годные разве что для оловянных солдатиков.
Алессандро подошел к длинному столу, наклонился к прямоугольным бронзовым часам с ручкой наверху, которые всегда заводила Лучана, даже в его отсутствие, даже когда мать умирала от гриппа. Заводя часы, она переходила из комнаты в комнату, с позвякивающими в руках часами. Он слышал, как они тикают, хотя шум дождя напоминал грохот гравия, падающего на металлические листы, но стрелок не видел. Повернулся, чтобы смотреть на них краем глаза, но все равно ничего не разглядел, а тиканье становилось все громче. Он не знал, как долго простоял на коленях перед часами, глядя на них, но ничего не различая, слыша лишь тиканье механизма.
Затем молния ударила в Джаниколо где-то совсем близко, и циферблат осветился так ярко, что надолго отпечатался в памяти Алессандро. Часовая стрелка указывала точно на середину между цифрами «2» и «3», минутная, сдавшись силе тяжести, отдыхала, не дойдя одну черточку до получаса. Теперь Алессандро полностью проснулся, надел непромокаемый плащ и спустился вниз, охваченный неудержимым желанием выйти в ночь.
Лило с такое силой, что вода побежала по шее и вымочила воротник рубашки. Он вышел в сад, уже превратившийся в неглубокий бассейн, поверхность которого бурлила. В одном месте Алессандро остановился, нагнулся, положил ладонь на белый гравий дорожки, словно на дно ручья. Порывы мокрого ветра секли его со всех сторон, деревья и живая изгородь стонали под напором непогоды.
Следующий день выдался солнечным, ясным и необычайно тихим. Рим иногда становился таким безмолвным, будто его покинули все жители. Слышался лишь шум легкого ветерка в листве и камышах, а небо обрело цвет глубокой океанской синевы. Дети сидели в темных классах, клерки в холодном полумраке выписывали колонки цифр, вершины деревьев сверкали на солнце, точно блестки.
Алессандро с Лучаной сидели у окна больничной палаты, прислушиваясь к дыханию отца во сне. Солнце врывалось в палату яркими лучами, заливая светом кроваво-красную герань в оконном ящике для цветов. Герань отбрасывала четко очерченную черную тень на подоконник цвета сливочного масла.
Ожидая, когда отец проснется, они не разговаривали, но иногда встречались глазами. Медсестрам они казались парочкой образцовых молодых людей, здоровых и сильных, одетых как патриции. Внешность отца тоже производила впечатление, он хорошо говорил, умел расположить к себе и, очевидно, обладал значительными средствами. В тот прохладный октябрьский день Джулиани, казалось, контролировали свою судьбу.
Медсестры сразу же подходили по вызову адвоката Джулиани. Никто ничего не забывал, все, что требовалось, выполнялось незамедлительно, Де Рос и другие врачи, которые делали обходы – специалисты по воспалениям, болезням сердца и рентгенологии, – обстоятельно беседовали с Алессандро, поэтому он получал гораздо больше информации, чем другие посетители, приходившие навестить близких.
Алессандро думал, что, заплатив и потребовав больше внимания, он сможет найти какое-то упущение в лечении или побудить врачей и сестер отнестись к отцу с большим вниманием, и это станет той малостью, которая окажется решающей для сохранения его жизни в столь критической ситуации. Такое он видел тысячи раз в речной гвардии: образцовые, осторожные, методичные солдаты выживали чаще или хотя бы делали все для того, чтобы выжить, но, разумеется, иногда и их разносил в клочья упавший с неба снаряд.
Он стукнул ногой по белому чулку Лучаны. Когда она посмотрела на него, прижал палец к губам, как бы говоря: слушай. Не обладая терпением, которому научился ее брат, два года прислушиваясь к вражеским солдатам, пытающимся добраться до их позиции, она вернулась к своим грезам.
Он ткнул ее еще раз, потом указал куда-то вниз, к подножию холма. И правда, до нее донесся какой-то необычный звук с улиц, спускающихся к Тибру.
– Лошадь тащит зарядный возок [58] .
58
Зарядный возок (Caisson) – в данном контексте деревянный окованный сундук с крышкой из листового железа, поставленный на раму с двумя колесами.
– Откуда ты знаешь?
– Два года прожил с этим звуком.
Следующие пять минут Алессандро вслушивался в цоканье копыт армейской лошади и далекому поскрипыванию возка. Когда они поднялись на вершину холма, залитые солнечным светом, он увидел их сквозь красно-зеленые заросли герани, почувствовал ветер, который приносил с собой эти звуки.
К больнице подошла лошадь, которой правил солдат с какими-то замедленными, точно у лунатика, движениями. Солдат сонно посмотрел на вывеску на кованых воротах. Печальным лицом он смахивал на пирата, которого оставили на берегу нести гарнизонную службу. Ему бы махать абордажной саблей, так нет, лучшие годы приходится тратить на рутинную работу. Он откинул крышку возка, достал большую посылку.
Лучана уже выглядывала в окно, ее волосы факелом сияли в солнечном свете.
– Возможно, Орфео и не так безумен, как мы думаем.
– Не в этом дело, – покачал головой Алессандро. – Орфео может дать лекарство одним умирающим солдатам, потому что забрал его у других умирающих солдат.
– Это не безумие. Это нейтралитет.
– Никакого нейтралитета, Лучана. Насилие и безумие.
Адвокат Джулиани проснулся, дыша так, словно только что пробежал немалую дистанцию. Его взгляд сначала нашел голые стены, потом солнечный свет, наконец, своих детей. Хотя и проснувшись, он еще не пришел в себя. Дыхание оставалось затрудненным и шумным, глаза остекленевшими, он едва мог пошевелиться.
– Ты слышал ночную грозу, папа? – спросила Лучана.
Адвокат Джулиани повернул голову к дочери, ожидая объяснений. По его лицу чувствовалось, что никакой грозы он не помнит.
– Она прошла мимо меня, – прошептал он.
– Какая же это была буря! – воскликнула Лучана с таким энтузиазмом и живостью, что Алессандро улыбнулся. – Десятки молний ударяли вокруг дома так часто, что я испугалась, как бы он не рухнул мне на голову. Меня охватила такая беспомощность, как бывает в море, если лодка маленькая, а волны очень большие.