Солдат великой войны
Шрифт:
Его голос уже звучал громче, и Алессандро понял, что к концу разговора Орфео будет рвать и метать.
– А теперь прибавь деепричастия, неправильно использованные предлоги, и пошло-поехало. Мы это исправляем. Должны. И презираем наших хозяев, если они не сильны в грамматике. Ах, именно здесь и происходит великий скачок! Я тебе скажу. Это случается, когда благословенный вливает в тело писца достаточно сока, который течет по белым, как кость, долинам луны… – Орфео внезапно подпрыгнул, словно в него воткнули булавку. – И Марса! – извиняющимся тоном добавил он.
– Что?
– Да, великий скачок – дар святого благодатного сока от благословенного.
– Я не понимаю, Орфео.
– Это означает, что я пишу, как считаю нужным!
– Ты пишешь?
– Да. Вчера, к примеру, батальон бельсальеров [57] собирались перебросить в новый сектор на реке Изонцо, но я отправил их в лагерь в долину реки По, забрал пулеметы и выписал им кучу говядины.
– Почему?
– Потому что, – со всей серьезностью ответил Орфео, – когда наступит конец света, плащ благословенного прикроет долину реки По.
57
Берсальеры (Bersaglieri, от bers'aglio – мишень) – стрелки в итальянской армии, особый род войск, элитные высокомобильные пехотные части.
– Господи, Орфео, – выдохнул Алессандро.
– Это еще ерунда! Думаешь, сам король избежал моей движимой соком редактуры? Ни единое из его слов, которые проходят через меня, не остается без изменений: разумеется, я все делаю тонко, но мне необходимо оставить свой след в истории, поэтому я все разбираю на части, а потом складываю воедино.
– Все революционеры так думают, Орфео, – возразил Алессандро, – но у них никогда не получается хорошо сложить то, что они успели разобрать.
– Я не революционер, – покачал головой Орфео. – Я проводник, резервуар, кран, из которого льется благодатный сок из белых, как кость, долин луны. Сок этот позволяет птицам летать. Благодаря ему трели исторгаются из их сердец, как струи – из фонтана.
– Орфео.
– Когда возникает необходимость отправить взрывчатые вещества с завода Тринадцать в Пизе на завод Шесть в Вероне, чтобы их заложили в артиллерийские снаряды, я направляю их в Милан для использования в сигнальных ракетах. Я веду войну так, как считаю нужным, и получается хорошо, потому что я избран благословенным, вливающим в меня огромные порции благодатного сока. Благословенный привел меня на это место, потому что моя судьба – поднять дух армий и освободить мир от диких кроликов и баранов. И хотя иногда мне хочется резко остановиться, остановить все вместо того, чтобы бороться и сражаться как Камбринал Окситанский и Окситан Локситанский, я смотрю на небо и прошу Господа забрать меня к себе и показать, что есть великое, и больше не заставлять меня ждать. Я смогу летать. Моя спина больше не будет согнутой. Горб исчезнет. Я стану красивым. Я стану легким. Я стану высоким. – Он улыбнулся, а потом коснулся носа: писец за одним из длинных столов попросил разрешения отлучиться в туалет и получил его от Орфео.
– Орфео, моему отцу необходимо это лекарство. – Алессандро развернул листок с названием препарата, записанным доктором Де Росом.
– Кто это написал?
– Врач.
Орфео медленно покачал головой.
– Мир и в самом деле рушится. Завтра я отправлю ему сто тысяч доз. Почему вы все время просите об одолжениях?
– Каких одолжениях, помимо этого?
– Я все время оказываю вам услуги.
– Вы?
– А как, по-твоему, ты очутился в речной гвардии. Девятая бригада, так?
Алессандро охватила ярость. Он едва мог говорить.
– Вы? – только и удалось ему вымолвить.
– Я, мужской род, единственное число.
– Почему?
– Тебя собирались отправить на «Эвридику», вот почему. У меня возникло дурное предчувствие, поэтому я перевел тебя в речную гвардию. И сколько выжило на «Эвридике»? Знаешь? Так что я не ошибся. Я буду оказывать вам услуги из уважения и благодарности, но чувство благодарности не вечно. Я хочу отвернуться от прошлого к благодатному соку. Честное слово, Алессандро, мне уже надоело оказывать услуги Джулиани. Теперь я большая шишка. Не заштатный писец. Я главный писец. В моей власти касаться пальцами открытого глаза монстра, который пожирает этот век. Камбринала Окситанского, Окситана Локситанского, Локситана Окситанского. Я говорил тебе, что однажды ехал на его спине. Теперь я его хозяин, хозяин миров. Ты привел меня сюда, так называемая пишущая машинка привела меня сюда. Политики и короли страдают агонией запора. Но не я. Мне достаточно просто опустить перо в святой, благодатный сок, и мои приказы выполняются до последней буквы, безо всяких последствий для меня, потому что я абсолютно анонимен. Но я не просто анонимен, я избранник благословенного, я всемогущий, я купаюсь в соке.
Не взглянув на Алессандро, Орфео вышел из кабинета и поднялся на возвышение. Тяжело дыша, устремил взор к невидимому горизонту и объявил писцам и клеркам, сидящим вокруг:
– Я молния! Я лев!
– Орфео совершенно безумен, – поделился Алессандро с сестрой. За окнами ее комнаты грохотала гроза, мощные порывы ветра загоняли воду в трещины, которые раньше казались герметичными. – Он сидит на возвышении, окруженный сотнями писцов. Ему следует копировать приказы и манифесты, но он изменяет их по своей воле и сочиняет новые, следуя своим прихотям… всегда в должном стиле, правильно оформленные, со всеми необходимыми печатями.
– Разве нельзя кому-то сообщить? – наивно спросила Лучана.
– А кто это сделает?
– Кто-нибудь из писцов.
– Писцов? Они запуганы до предела. Поднимают руки, чтобы спросить разрешения выйти в туалет.
– Как такое может быть?
– Они молодые. Если он их уволит, им прямой путь в окопы. Он это понимает. Дело не в том, что он злой. Просто убежден, что это его миссия.
– Благодатный сок?
Алессандро кивнул.
– Алессандро, ты должен кому-то сказать.
– Я? Мне с трудом удалось войти в военное министерство. Если я обвиню одного из сотрудников, там первым делом захотят знать, кто я такой. Уж лучше тогда застрелиться прямо сейчас.
– Давай я сообщу.
– Они тебе не поверят, да, вероятно, это ничего и не изменит. Завтра должны прислать препарат в больницу. Давай пока не мутить воду.
– Это как-нибудь выяснится. Он выдаст себя.
– Он занимается этим два года, и пока ни разу не было никаких проблем.
Порывы ветра рвали туман, наползавший на сад. Лучана повернула голову, прислушиваясь к ветру, и Алессандро залюбовался ее длинной шеей. Лучана стала, как выразился Де Рос, безумно красивой. Алессандро изо всех сил старался отводить от нее взгляд. Поначалу это получалось легко и естественно, но потом ему требовалось или переключить внимание на что-то еще, или сосредоточиться на чем-то, выбросив из головы все мысли о ней. Ему хотелось прикасаться к ней, целовать ее, и пусть желание было неправильным – с тем же успехом он мог хотеть подложить под дом бомбу, – он никак не мог отделаться от образа изящных рук, ясных синих глаз, волос цвета белого золота.
Ради отца, умирающего на больничной койке, ради матери, которая уже умерла, он не поддавался притягательности сестры, зову персиково-розовой плоти, ее природному обаянию. После ареста его держали бы в камере, чтобы однажды утром вывести во двор и поставить у щербатой стены. Он бы знал, что его жизнь подошла к концу. Гадал, будет ли он в тот момент думать о Лучане, и надеялся, что нет.
– Нам пора спать. – Алессандро встал и повернулся, чтобы уйти. Она словно оскорбилась, но дверь в ее комнату, когда он шел по темному коридору, закрылась, как и всегда.