Солдат великой войны
Шрифт:
– Я гулял вдоль берега Бренты, – поделился он с портье. – Мне нужны хороший обед, номер с ванной и стирка.
Портье назвал цену номера. Высокую.
– Номер с балконом?
– Нет. Над ним с балконом, и там большая ванна. Но цена чуть ли не вдвое выше.
– Давайте, – распорядился Алессандро, быстро написал свои имя и фамилию на регистрационной карточке и оставил изумленному портье чаевые в размере своего недельного жалованья.
– Держи, – сказал Алессандро, когда они подошли к его номеру, и протянул изумленному молодому человеку еще одно недельное жалованье.
За обедом он тоже демонстрировал крайнюю щедрость, но не задал ни одного вопроса. Надеялся, что утром, когда пройдет слух о его чаевых, никто в отеле не откажется отвечать на любые его вопросы.
Он старался этого избежать, но ночью, в номере с балконом отеля «Маджента», лежа в кровати с плотными белыми простынями, тщательно выглаженными и прохладными на ощупь, думал об Ариан, как о живой.
За завтраком Алессандро обслуживали два официанта, а шеф-повар выглянул из кухни, чтобы посмотреть на него. Он опять раздавал чаевые, уже напоминая не богача, а безумца. Всякий раз, передавая кому-то банкноты, видел в них не пару туфель, перьевую ручку или двухгодичную подписку, без которых ему теперь предстояло обходиться, а несущественную сумму, которую он ставил на кон с шансами на огромный выигрыш, хотя и сомневался, что карты лягут, как ему того хочется. Невозможно силой воли изменить ход событий, говорил он себе. Нельзя нарушать стройную систему чаевых маленького отеля в надежде воскресить мертвых. И невозможно сотворить чудо, сев не на тот поезд.
Затягивая завтрак, он думал о том, сколько раз видел умерших, выходящих из троллейбуса или быстрым шагом идущих по улице. Узнавал их лица, одежду, походку, и даже после того, как они выражали неудовольствие тем, что он таращится на них, будто они восстали из могилы, все равно считал, что видел их мертвыми, а потому ощущал то же самое, что пастушки, увидевшие Деву Марию [98] .
Так, однажды отец появился рядом с ним в окопе в форме майора, и хотя не узнал сына, это точно был он. И другие возвращались, пусть ненадолго, возможно, только потому, что он хотел, чтобы они вернулись. Саван так тонок. Когда он на трупе, сквозняк может пошевелить ткань, и скорбящему иной раз кажется, что тот, о ком он горюет, дышит. Он зовет медсестер. Зовет врачей. Мол, произошло чудо. Он жив. Это только кажется, что он умер. Когда саван убирали, грудь, казалось, слабо поднималась и опадала. Ожидание, что человек, который дышит, поднимется, бывало, затягивалось, драматичность происходящего не уступала свидетельствам о падении империй.
98
Пастушки (Лусия Сантуш, кузина Жасинта Марту и брат Франсишку Марту) свидетельствовали о неоднократных явлениях Девы Марии, говорившей с ними. Согласно заявлению детей, Дева Мария являлась им шесть раз близ португальского местечка Фатима, с 13 мая по 13 октября 1917 г., в 13-й день каждого месяца.
– Вы можете прояснить мне кое-что насчет женщины, которая останавливалась в вашем отеле в начале года? – спросил Алессандро портье, который вернулся на свой пост.
– Разумеется. Как ее звали?
Алессандро сказал.
– Она приезжала с ребенком.
Портье просмотрел регистрационную книгу, быстро листая страницы.
– Нет, с начала года до этого дня такая женщина у нас не проживала.
– Вы как-то отмечаете, что женщина была с ребенком? В вашей регистрационной книге есть соответствующая…
– Да, – портье развернул книгу к Алессандро. – Тут пишется – ребенок вместе с таким-то и/или такой-то, сын или дочь – для более старших детей.
Алессандро полчаса листал регистрационную книгу. Искал Ариан даже под своей фамилией, на случай, если она взяла ее. Ничего не нашел. Только в двух случаях женщина останавливалась вдвоем с ребенком. Обе дамы приезжали из Англии. Возможно, вдовы военных или собирались встретиться с мужьями, которые находились на Востоке. Осенью и зимой англичане часто ехали через Венецию, потому что в Адриатическом море не бывало таких сильных штормов, как в Тирренском.
– Вы уверены, что в эту книгу занесены все, кто останавливался в отеле?
– Это закон, – ответил портье.
Алессандро снова оставил чаевые. Поднялся в номер. Уже начал засыпать, но вдруг вскочил и выбежал из комнаты. Длинный коридор устилал красно-золотистый ковер. Он домчался до лестницы. Развернулся и обследовал остальные коридоры второго этажа в поисках уборщицы.
Только на третьем этаже обнаружил ее тележку, и у него перехватило дыхание, словно он увидел перед собой шумерскую колесницу.
– Я забыл дать вам чаевые! – прокричал он пожилой женщине, которая от испуга прижала руки к груди. И принялся отсчитывать банкноты, не в силах остановиться.
Получив месячное жалованье, женщина принялась благодарить его с таким жаром, что он не мог ввернуть ни слова. Наконец, приложил палец к губам и взмолился:
– Синьора!
Когда та замолчала, начал задавать вопросы. Она, похоже, боялась, что он отберет у нее деньги, хотя положила их в карман и застегнула клапан, но не смогла сказать ему то, что он хотел узнать. Опечалилась, рассказывая ему о двух англичанках, которые не говорили ни на итальянском, ни на французском, одной с мальчиком лет восьми, второй с двумя девочками-подростками.
– Кто-нибудь еще? С ребенком? Маленьким? Мать со светлыми волосами?
– Нет, – покачала головой уборщица. – Мне очень жаль.
Алессандро широко распахнул окна в своем номере, и морской воздух с Адриатики, преодолев несколько рядов крыш и кроны деревьев, добрался до него. Поначалу море вдали синело, но ближе к вечеру стало перламутрово-серым. В прохладном и чистом воздухе Алессандро спал под толстым одеялом. Если ему случалось заснуть днем, он всегда горел, как в лихорадке. В сумерках небо и море слились – оба сине-зеленые. Он подумал, что все еще спит, и ему пришлось шесть раз плеснуть в лицо холодной водой, прежде чем появилась уверенность, что он проснулся в достаточной степени, чтобы заказать обед.
То ли в гавани пришвартовался корабль, то ли в отель прибыла большая группа туристов, но в обеденном зале не осталось ни одного свободного места, за столиками сидело не меньше сотни человек, которые громко разговаривали, смеялись, ели. Металл ударялся о фарфор, фарфор – о фарфор, металл – о металл, звуки не затихали ни на секунду. Двери на кухню то и дело открывались и закрывались, открывались и закрывались.
Официанты, хотя и пытались, не могли уделить ему должного внимания. Алессандро принесли суп, хлеб, бифштекс и салат, а потом, только когда попросил, бутылку минеральной воды. Ел тихо, наблюдая за женщинами в модных шляпках и семьей из пяти человек за одним столиком, которые молчали за едой, а встав из-за стола, без единого слова разошлись в разные стороны.
Уехать он намеревался утром. Денег осталось аккурат на билет третьего класса до Рима.
В Риме трава росла даже в январе, а зерновые, пусть и медленно, в декабре и феврале. Солнечный день без дождя казался остатком золотой осени. Садовники подрезали ветки, выравнивали живые изгороди, сгребали сухие листья, гоняли кошек, а в сухую погоду сжигали в кострах ветки и сухую траву. Белый дым поднимался по всему городу. Поскольку деревья и трава не сохли, как в августе, садовники не боялись оставить эти костры, когда приходило время идти домой, и они догорали в ночи, точно хэллоуиновские тыквы, шипя от одиночества.