Солдат великой войны
Шрифт:
– Какая разница, если Он и так и так не делает.
– Я не думаю, что сделает. Ты сам можешь сделать себя богатым. Ему без разницы.
– Без разницы?
– Да. В этом я уверен.
– Почему?
– Деньги относятся к тому немногому, что придумал не Он. Его придумки – птицы, звезды, вулканы, душа, лучи света, но не деньги.
– Вы верите в Бога, так?
– Да.
– Как вы можете? Что Он сделал для вас?
– Дело не в том, что Он сделал или не сделал для меня. Если уж на то пошло, сделал Он много, но для некоторых Он сделал гораздо меньше, чем ничего. Кроме того, нельзя верить в Бога или не верить в Него. Его существование не предмет доказательств. Хотя я в более молодые годы с этим спорил. Даже с самим собой. Мы говорим не о доказательствах, а о восприятии. Или ты воспринимаешь Его или нет.
– А вы?
– Да, очень сильно, но иногда нет. Чем старше я становлюсь, чем яснее вижу, как устроена жизнь и с какой определенностью и предсказуемостью мы идем от этапа к этапу, тем больше я верю в Бога, тем больше ощущаю Его присутствие, тем больше меня потрясает Его могущество. И при этом, чем старше я становлюсь, тем больше вижу страданий и смерти, тем дальше уходит от нас Бог, тем легче поверить, что Его не существует. Будучи очень мудрым, Он превратил жизнь в большой вопрос, который ставит в тупик живых, а ответ на него находится только в смерти. В молодости я в это верил гораздо меньше, чем теперь. Иногда я верю, иногда – нет.
– И от чего это зависит?
– От моей силы, ясности моего зрения, состояния души… только от этого. Ариан оставила мне письмо. Помимо уличных указателей, которые я читал по дороге домой, ее слова стали первыми, которые я увидел после ее смерти. Она словно разговаривала со мной, и она сказала: «Пока ты живешь и дышишь, верь. Верь за тех, кто не может. Верь, даже если ты перестал верить. Верь ради мертвых, ради любви, чтобы твое сердце продолжало биться, верь. Никогда не сдавайся, никогда не отчаивайся, не позволяй ни одной тайне привести тебя к ложному выводу, что ты не сможешь ее раскрыть».
– При всем уважении к вам, синьор, вам придется меня в этом убедить, – в голосе Николо звучал вызов. Чувствовалось, что он готов к десятичасовому спору.
– Нет, не мне, я не стану, – покачал головой Алессандро. – Я провел достаточно вечеров за убранным обеденным столом, объясняя или отстаивая свою точку зрения. Мир представит тебе доказательства, а выбор останется за тобой. И будет целиком зависеть от ясности взгляда, который обеспечат тебе на пару твои физическое тело и гордый интеллект.
– У меня есть интеллект?
– Я этого не говорил.
– Что такое интеллект?
Алессандро устроился поудобнее, вдохнул сладкий ночной воздух.
– Это то, что у тебя в голове. Он помнит события прошлого и позволяет тебе сопоставлять их, чтобы ты мог понять, что все это значило.
– Ух ты.
– Он у тебя есть, но ты должен его развивать, чтобы он становился больше.
– Люди, у которых есть эти интеллекты, они умные, так?
– Не такие умные, как они думают.
– Не такие?
– Нет. Они этого не знают, но интеллект – это свойство, которое легко развить, но, если он становится непропорционально велик в сравнении с остальным, они начинают думать, что они умные… но они не умнее телефонного справочника. Человеческая история показала желательность, даже необходимость баланса между интеллектом, душой и плотью.
– Плотью, а что там с плотью?
– Умерщвление плоти.
Николо непроизвольно отпрянул.
– А что мы, по-твоему, делали? – спросил Алессандро. – Этот марш-бросок, дни и ночи на открытом воздухе, без сна под солнцем, луной и звездами и есть умерщвление плоти. Как грохочущая музыка, оно будит душу, пока та не поднимается. В исламе суфии и дервиши используют наркотики, чтобы добиться этого. Мы христиане, поэтому не используем. Мы выстреливаем наши души из орудий искусства и дисциплины, и в любую ночь над трубами Европы, на полпути к звездам зависают армии ярких, вращающихся призраков, поднявшихся, как фейерверки, и привязанных к душам мужчин и женщин, которые благодаря рефлексии, умерщвлению и или набожности без всяких усилий затмевают королей.
– Да, но… не каждую ночь удается отправиться на такую прогулку, – возразил Николо, – а если бы все это делали, то мир рехнулся бы, так? Все ходят по горам в разгаре ночи… Господи Иисусе!
– Скажи, – лукаво спросил старик, – а ты не думаешь, что есть и другие способы?
– Например?
– Значит, думаешь.
– Я этого не говорил.
– Нет, сказал.
– Ладно, и какие же?
– Когда ты встаешь утром? – спросил Алессандро.
– Я?
– А кого еще ты здесь видишь?
– В половине восьмого. А что?
– Чтобы успеть на работу?
Николо кивнул.
– А в те дни, когда не работаешь?
– В девять, десять, как придется.
– Ты встаешь в половине восьмого, потому что должен.
– Да.
– Я на пенсии. Я не должен вставать к какому-то времени. Если хочется, могу спать все утро. И когда, по-твоему, я встаю?
– Откуда мне знать?
– Догадайся.
– Я же говорю, не знаю.
– Догадываются, именно когда не знают. Понятно, что ты не знаешь… откуда тебе знать? Поэтому я и попросил тебя догадаться.
– В половине десятого?
– Нет. В пять.
– В пять?
– В половине шестого я уже за столом.
– Вы, должно быть, сумасшедший.
– Ты отличный бегун, – напомнил Алессандро. – Я видел, как ты бежал за автобусом – километр за километром. Сколько раз в неделю ты занимаешься до изнеможения?
– Когда мы играем в футбол. А вы? Вы не можете тренироваться до изнеможения. Вы умрете.
– Четыре раза в неделю. Я гребу. Я гребу, пока не появляются видения. Я пью лимонад. Я слышу музыку. Я слышу музыку, Николо, даже когда никто не играет. А ты?
– Нет. Иногда я не слышу, даже когда кто-то ее играет.
– Ты спишь на кровати?
– Разумеется, я сплю на кровати. Кто спит не на кровати?
Алессандро улыбнулся.
– Вы спите не на кровати? Где вы спите?
– На полу.
– На полу? Вы спите на полу? Почему?
Старик посмотрел на юношу и ответил с таким видом, будто делился важнейшим секретом:
– Потому что пол жесткий и холодный.
– Я в это не верю, – обратился Николо к третьему воображаемому собеседнику.