Солдат великой войны
Шрифт:
– Джентльмены бывают разные. Одни, как твой отец и ты, обязаны этому своим положением. Возможно, не самым высоким: Бог и ангелы, и Его благословенный святой Сын, разумеется, куда выше, но есть солнце и Сатурн. А есть спутники, которые вращаются вокруг них. Так что есть много разных уровней, ниже самого высокого, как любой спутник ниже самой планеты, а лунные горы – ниже луны. Они стоят на ее поверхности, высокие и неприступные, возможно, если ты и твой благородный отец – луны, которые плывут в радужных кольцах Сатурна, то я всего лишь дерево, но гордое дерево, растущее на лунной горе, стоящее прямо под холодным светом благословенного
Один из писцов, молодой, усатый парень, поймал взгляд Алессандро. Указательный палец его левой руки был направлен на голову, тогда как правой он продолжал писать.
Орфео принялся расписывать особенности этого «благословенного светящегося сока, который капает, как кровь Христа с дерева в долине меж белоснежных вершин, формирующих круг на луне», а Алессандро достал из кармана жилетки прекрасную перьевую ручку, которой он писал все и вся: эссе по эстетике, экзаменационные работы, любовные письма замужним женщинам в Болонье, на которые те не решались ответить, счета, инструкции для конюхов, подробно разъясняющие, как, чем и когда кормить его лошадь, послания (всегда остающиеся без ответа) премьер-министру Италии. Это был самый дорогой из принадлежащих ему инструментов, включая и его пенис, хотя, надо признать, именно ручку он полагал незаменимой.
– Отец посоветовал показать ее вам. Когда я начинаю писать, где-то минут через десять теряю контроль над рукой, она начинает дрожать и болеть. Становится горячей от прилившей крови. Но в остальном все со мной вроде бы в порядке.
– Позвольте взглянуть, синьор. – Орфео взял ручку, схватил увеличительное стекло, всмотрелся в кончик пера. – Вы болван! – вскричал он. – Вы держите ручку неправильно! Левая сторона совершенно стерта, на ней не осталось золота. У хорошего писаря ручка скользит по странице. А ты, мой мальчик, ею царапаешь. Это не дело. Твоей ручке требуется новое перо. Убери ее обратно в карман. Идем со мной. Я дам тебе новую.
Алессандро покорно последовал за Орфео к низкому комоду, который стоял у окна, выходящего на север. Орфео выдвинул невероятно длинный и широкий ящик, который при этом даже не скрипнул. В нем лежали десятки, даже сотни авторучек.
– Это богатство, это сокровище, – прокомментировал Орфео, – принадлежит твоему отцу. Но он доверил его мне. Я дам тебе лучшую. Большинство как черное дерево. Но не эта. Смотри.
Он достал из ящика идеально гладкую, матово-черную ручку. Тяжелое острие блестело даже в северном свете.
– Твой отец позволил мне заказать ее в Англии. Корпус керамический… это «Уэджвуд». Ее нельзя ронять. Она идеальная, пишет гладко и ровно, прохладна на ощупь, а острие такое массивное, но при этом и гибкое, как кнут. Сейчас я наберу в нее чернил для тебя. Специальных чернил, пузырек стоит в два раза больше литра обычных. – Он наполнил ручку и вытер острие чистым льняным полотенцем, висевшем на крючке.
– Теперь за работу, – продолжал он, когда они заняли свои места. – Вот третья часть португальского контракта. Твоя копия для архива. Это не представительская копия, поэтому можешь особо не стараться, но она должна быть чистой. Приступай. Через два часа придут певцы, и работа пойдет веселее.
– Какие еще певцы? – спросил Алессандро.
– Певцы приходят за час до полудня, – ответил усатый писец, не отрываясь от работы. – Они поют, пока мы не уходим домой на ланч.
– Хорошо поют?
– Как ангелы, – ответил Орфео, глядя в потолок. – Две женщины и мужчина, голос которого эхом отражается от стен.
– Если они так хороши, почему же они поют на площади? – удивился Алессандро. – И кто им платит?
– Все просто. Они из Африки, вот почему они поют на площади, и никто им не платит, хотя они поют как ангелы и должны быть в Ла Скала. Разумеется, туда им не попасть. Они здесь уже месяц. Вероятно, покинули Африку, потому что там сезон дождей или потому что у них сдохли козы. Надеюсь, они никогда туда не вернутся. После каждой песни на площадь сыпется серебряный дождь. Вот увидишь. Из каждого окна, из каждой конторы.
В ожидании певцов они принялись за работу. Копируя португальский контракт, Алессандро обнаружил, что массивное золотое острие пера ручки «Уэджвуд» словно обладает разумом. Если требовались чернила, они поступали. Если Алессандро делал паузу, они уходили внутрь вместо того, чтобы вылиться на бумагу. В итоге перо плавно скользило по бумаге, точно фигурные коньки – по льду, выписывая буквы-фигуры. Если не считать того, что контракт был на португальском, никаких трудностей он не вызывал: речь шла о валютном арбитраже при покупке скота, соленой рыбы и масла.
Время от времени подходил Орфео, чтобы проверить работу временного ученика.
– Рука джентльмена. Летает и катается как на коньках.
– Так у вас тоже летает и катается.
– Да, но обрати внимание, всегда одинаково. Фирменный знак старого опытного писца – единообразие. Каждая буква всегда одинаковая. Джентльмены носятся на своих лошадях по полям и прыгают через изгороди, как им заблагорассудится. Писцы двигаются по трамвайным путям. И однако дисциплина приносит удовлетворение. Та же история, что с луной, всегда движущейся по одной орбите, или с танцами животных…
– Скажите, – перебил Алессандро, опасаясь, что Орфео опять начнет распинаться про светящийся сок, – если писцы так ценят единообразие, почему бы не пользоваться одним из этих новых устройств, пишущих машинок, тогда каждая буква всегда будет одной и той же?
Орфео перестал писать.
– Позволь, я тебе кое-что объясню, синьор, – с жаром заговорил он. – В этой конторе мы идем в ногу со временем. Мы используем все чудеса, которые Господь соблаговолил нам дать. Перьевые ручки, пузырьки с наворачивающимися пробками, стулья, у которых поднимается и опускается сиденье. Мы идем в ногу с прогрессом. Если бы пишущая машинка, о которой ты говоришь, приносила пользу, мы бы без колебаний пустили ее в дело. – И он откинулся на спинку стула с довольной, веселой улыбкой.
– Так пользы от нее нет?
Едва сдерживая смех, Орфео покачал головой.
– Разумеется, нет! Все учреждения, которые покупают эти машинки, обречены! Их никогда не станут использовать в конторах, никогда! Это я тебе гарантирую. Они слишком безликие. Не позволяют понять, что стоит за словами. При этом изначально все надо написать от руки. Я работаю писцом пятьдесят лет. И готов умереть на месте, если скажу хоть слово лжи. Эти машинки никогда не будут широко использоваться. Слишком непрактичные. Мне жаль изобретателя. Мне жаль пользователей. Мне жаль продавцов.