Солдатами не рождаются
Шрифт:
23
Поезд подходил к Ташкенту почти без опоздания днем, на седьмые сутки после отъезда Тани из Москвы.
На узловой станции Арысь, которую недавно проехали, один из соседей Тани по вагону выклянчил у военного коменданта три последних номера ташкентской газеты «Правда Востока», и остаток пути Таня читала вслух сначала одной половине вагона, а потом другой напечатанные в газете утренние и вечерние сводки Информбюро за три дня подряд.
В сводках сообщалось, что наступление продолжается
С тех пор, как Таня на третий день дороги отправила письмо Серпилину с просьбой забрать ее к себе на фронт, она читала и слушала все, что говорилось о Сталинграде, с чувством личной причастности к этому. Внутри нее все вздрагивало от возбуждения, когда произносилось это слово: Сталинград.
В сущности, об этом рано было думать, но она думала. Думала, несмотря на то что ее письмо могло вообще затеряться и не дойти. А если оно и дойдет, то неизвестно когда, и неизвестно, что ответит Серпилин и сколько будет идти до Ташкента его ответ, если он будет.
Она останавливала себя, говорила себе, что нехорошо, еще не успев повидаться с матерью, уже думать об отъезде, что, вполне возможно, ее отпуск на лечение кончится раньше получения всяких писем и в санитарном управлении округа сразу же распорядятся ею по-своему – куда захотят, туда и пошлют… Но что-то, что было сильнее всех этих правильных мыслей, все равно заставляло надеяться, что Серпилин вызовет ее к себе, а Артемьев тоже окажется там, на фронте, где-то недалеко от нее.
Она ругала себя за эти мысли и называла их бабскими, но они опять будоражили ее сейчас, когда поезд подходил к ташкентскому вокзалу и надо было думать совсем не об этом.
Первым, кого увидела Таня на платформе еще из окна вагона, был ее муж, или, как она привыкла о нем думать, ее бывший муж. Значит, мать все-таки сказала ему! Он стоял и смотрел в окна вагонов.
Вскинув за спину полегчавший за дорогу вещевой мешок, Таня взяла рюкзак и спрыгнула на платформу. Платформа была вся в снегу: оказывается, здесь, в Ташкенте, стояла самая настоящая зима. Об этом можно было догадаться еще с утра в заваленной снегом Арыси, но Тане все равно почти до самого конца казалось, что погода еще переменится и, когда они доедут до Ташкента, там будет гораздо теплее.
Проталкиваясь через толпу, Таня пошла назад, туда, где увидела мужа, и через минуту столкнулась с ним. Матери не было, он шел один.
Он мало переменился, был все такой же красивый, только похудел; даже пальто и ушанка были те самые, в которых ходил в Ростове в ту зиму, когда ухаживал за ней.
Когда они столкнулись, он обхватил ее за плечи и остолбенело держал, не зная, что делать дальше.
– Где мама?
– На заводе. Она в эту неделю в утреннюю. Сказала, ты не хочешь, чтобы тебя встречали. Я сам узнал, когда поезд… – Он стащил с ее плеч вещевой мешок,
Она не отстранилась, только поежилась, как от щекотки, и посмотрела ему в глаза.
– Целоваться не будем. Ладно?
– Ты надолго сюда? – спросил он, когда толпа вынесла их из дверей вокзала.
– Наверно, нет. Как отпуск на лечение кончится, уеду на фронт. А что?
– Просто спросил. Ты сейчас куда?
– А разве не к тебе? – сказала она, глядя мимо него на холодную, заваленную снегом площадь и зябко бегущих через нее к остановке трамвая людей.
«До чего же холодно! А когда ехали, попутчики грозились, что здесь будет жарко в шинели!»
– Нам надо с тобой поговорить… – Он сказал это после очень длинной паузы.
– Не бойся, я пошутила, – прервала она. – Проводи меня до мамы и поезжай, куда тебе надо. Спасибо, что встретил. Хотя я и не просила.
– Я встретил потому, что хотел с самого начала… – Он замялся.
«Ах, вон чего! Вспомнил, как тогда, перед войной, вдруг приехала к нему, без телеграммы… Может, вообразил, что и сейчас…»
– Ты не волнуйся, – сказала она. – Я после того приезда к тебе уже не считала себя замужем. Только развестись в голову не пришло. Ну как, полегчало?
– Мне не надо ничего облегчать, – сказал он. – Я знаю, как ты любила меня…
«Скажи пожалуйста, – сердито подумала Таня, – неужели и в самом деле так любила его, что он и до сих пор воображает! Вот дура-то…»
– Я виноват перед тобой. Я считал, что ты погибла, и осенью женился… на одной очень хорошей женщине.
– Не на той, что тогда?.. – не удержалась и спросила Таня.
– Нет, нет, – поспешно сказал он. – Это совсем другое, совсем другое… Она даже немножко старше меня, как ни странно.
– Очень рада, что не та. Она мне тогда не понравилась: очень уж испугалась меня…
– Ты должна до конца понять…
– Я все понимаю. Сходим в загс и разведемся. Если хочешь, хоть завтра. Или ты уже развелся?
– Да… – сказал он с запинкой. – Я осенью, когда…
– Ну и отлично, – снова перебила она его. – А теперь я тоже заявление подам, или вместе сходим, не знаю уж, как это делается.
– Да, конечно, конечно, – с готовностью сказал он. Его поразила легкость, с какой произошло их объяснение.
– Чему удивляешься? – спросила Таня, поглядев на него. – Я то, последнее письмо послала, когда мы уже в эшелон грузились… Думала, что и ты на фронт… Потому и написала: «Верю, что увидимся!» В смысле будем живы, просто как человеку. А в остальном считала, что на этом крест и хорошо, что детей нет. И вела себя как свободная. С мужчинами жила… Да. Что глядишь?
– Неправда. Ты просто хочешь…
– Почему неправда? Думаешь, хуже тебя были?
Она подумала о Дегтяре, потому что больше думать было не о ком, и повторила убежденно: