Солдаты далеких гор
Шрифт:
Шелестов не особенно на это рассчитывал, но командир отряда разрешил ему воспользоваться рацией для связи с Москвой. Единственным условием было только то, что передавать будет радист отряда. Текст шифровки и частоту Шелестов должен будет назвать. Иного выхода не было, и Максим согласился. Собственно, информация, которую он передавал в Москву, была мизерной. Кодовыми словами, которые Шелестов зашифровал, он обозначил срыв перелета в точку назначения и свое решение к переходу к плану Б. План он оговаривал с Платовым заранее, и это означало, что группа продолжает добираться к точке назначения доступными ей способами. И по своему усмотрению.
Когда румынский радист закончил свою короткую передачу и вернул Шелестову бумажку с цифрами, тот поспешил
– Передали, – ответил Шелестов на молчаливый вопрос, доставая из кармана зажигалку. Он поднес огонек к записке с текстом шифровки, а потом растоптал остатки пепла сапогом на земле. – Я написал, что ответ ждем сегодня в семнадцать часов по московскому времени, завтра в девять утра и снова в семнадцать. Если ответа не будет, в ночь уходим. Без лишнего шума. Доверять на сто процентов румынам я не склонен.
– Ну, теперь мы хоть точно знаем, где находимся, и можем проложить двигаться по маршруту, – согласился Буторин. – Посоветоваться бы с партизанами, они ведь знают обстановку здесь. Да, я думаю, что ты прав, Максим. Верить им на все сто нельзя.
Шелестов разложил на небольшом, грубо сколоченном столе карту. Оперативники собрались вокруг стола и стали рассматривать карту. Все понимали, что такое большое расстояние в двести восемьдесят километров по прямой быстро преодолеть нелегко. Сложная местность, горы, ограниченное количество дорог. Дороги, указанные как второстепенные, местного значения и без покрытия, надо было просто хорошо знать, прежде чем по ним двигаться. И если измерить расстояние по дорогам от партизанского лагеря до городка на северо-западе Румынии, где находилась разведшкола абвера, то получалось, что проехать надо вдвое больше – почти четыреста километров. Сосновский снова вернулся к варианту захвата машины и немецкой формы и попытке проскочить это расстояние с шиком и скоростью.
– Поймите, что у нас просто нет других вариантов, как этот. Мы уже отстаем от графика на сутки. Школу вместе с архивом могут эвакуировать в любой день. Может быть, уже сегодня вывозят архивы.
– До шоссе полдня пути, потом еще надо дождаться подходящей машины, которую мы сможем взять без шума и которую за сутки никто не хватится в немецких частях. Может быть, такую и завтра придется ждать, – задумчиво стал перечислять Шелестов.
– Аэродромов поблизости нет, так что снова рассчитывать на самолет глупо, – пожал плечами Коган. – И пилотов у нас нет. Мы не успеваем однозначно: хоть на машине, хоть на поезде. Единственная надежда, что нам удастся выполнить задание, – получить сведения о новом месте дислокации школы. Там ее и накроем. Думаю, надо изложить руководству наш план.
– Ждем приказа завтра до семнадцати ноль-ноль, а потом действуем на свое усмотрение, – подвел итог Шелестов. – Иного выхода у нас просто нет. Пока приказ не отменен или не изменен, мы обязаны его выполнять.
В дверь постучали, и Шелестов поспешно свернул карту. Вошли те самые русские партизаны, которые помогли уничтожить немцев во время рейда. Букин помялся у входа и тихо пробасил: «Можно?» Следом мимо его массивной фигуры протиснулись Крылов и Пряхин.
– Дверь закройте, – посоветовал Шелестов и добавил: – А что это, товарищи, вы какие-то робкие и обращаться к старшему по званию разучились? Разве вас демобилизовали из армии? Или комиссовали по состоянию здоровья? Мне кажется, вы все еще военнослужащие и обязаны чтить устав.
– Так точно, товарищ подполковник. Виноват! – вытянулся старшина.
В глазах артиллериста Шелестов увидел удовлетворенное выражение. Теперь старшине понятно, что разведчики относятся к нему и его товарищам не как к предателям Родины, которые попали в фашистский плен. Они видят в них товарищей, военнослужащих. Значит, все в порядке. Родина не забыла о своих солдатах, не списала их со счетов. Несмотря на обстоятельства, сложность положения и секретность операции, Шелестов почему-то был склонен верить этим бойцам. Была в них и искренность, и ненависть к врагу, был и немалый опыт. И на фронте повоевали, и в плену побывали, умудрились сбежать, а это чего-то, да стоит. Ну и больше полугода воюют в партизанском отряде.
– Садитесь, товарищи, – предложил Шелестов бойцам. – Давайте поговорим конкретнее. А то там в горах как-то времени не было для душевного разговора. А теперь и время есть. Расскажите, как вы из поезда сбежали?
За всех начал рассказывать Букин. Крылов с видом солидного человека молчал, а Митя Пряхин, наоборот, не мог усидеть на месте, все пытался вставить в рассказ товарища свои замечания. В основном эмоционального характера. Чувствовалось, что молодой связист считает счастьем, что его судьба свела с этими серьезными, умелыми и основательными мужчинами. С такими не пропадешь. И не пропал. Оказывается, найдя песчаную почву позади бараков в лагере, пленные уже там начали рыть подкоп под ограждение из колючей проволоки. Лагерь был временный, толкового освещения периметра, да и всей территории там еще не было. Периметр просто патрулировался солдатами. Пленные высчитали поминутно маршрут патруля. Получалось, что нужное им место немцы проходили каждые двадцать пять минут. Рыли ночами по двадцать минут, а потом пять минут до появления патруля маскировали яму. Потом все повторялось.
Докопать не удалось. Неожиданно поздно вечером на территорию загнали грузовики, погрузили пленных и вывезли на станцию. Каким-то чудом Крылову удалось прихватить и спрятать под одеждой старую ржавую скобу, которой скрепляют бревна во время постройки. Этой скобой они отодрали колючую проволоку, которой было забито окно-отдушина в вагоне. Бежали втроем. Бежал ли еще кто-то из их вагона после, ребята не знали. Повезло почти сразу столкнуться с румынскими партизанами.
– И они просто так вот вам и поверили, что вы беглые советские военнопленные, а не провокаторы гестапо? – удивился Коган.
– Ну, вообще-то мы там такой фейерверк устроили, – снова вмешался в рассказ товарища Пряхин.
– Да, так получилось, – подтвердил Букин. – Мы сначала увидели, как в машину сажают троих румын, избитых на железнодорожной станции. Маленькая станция. Мы туда забрели в поисках питания. Сначала у нас мыслей не было кого-то освобождать. Могло быть и провокацией. Но так получилось, что мы под пустой цистерной лежали. Посовещались. Что нам и жратва нужна, и оружием неплохо было бы разжиться. А немцев многовато-то для нас троих безоружных. Человек двадцать. Вечер, воздух чистый горный, а у немцев в легковушке хлеб и свежая ветчина. Запах такой, что живот сводит. Мы с ребятами озверели так, что готовы были всех перебить за еду. Ну и устроили. Когда цистерна загорелась, немцы всполошились. Мы в суматохе за задние цистерны успели убежать. А когда бензиновые пары взорвались, тут на миг всё как солнечным днем стало. Двое солдат на углу опешили, глаза начали тереть, мы их и прикончили, автоматы схватили, а тут стрельба поднялась. Смотрим, румыны бегут, из автоматов строчат, своих отбивают. А немцы укрылись за пакгаузом. Было бы румынам плохо, но мы тут с двумя своими автоматами с тылу по немцам ударили. На этом все и закончилось. Румыны видели, как мы поджигали, и ждали удобного момента своих освободить. Так вот и поверили.
– Как вообще обстановка в Румынии? – спросил Буторин. – Вы говорили, что партизаны активно не воюют, больше сидят по базам?
– Сложный народ, – ответил Крылов. – Антонеску, конечно, не любят. Своего короля Михая I вспоминают, но умереть за него и за восстановление прежнего режима не бросаются. Нам показалось, что все живут так, как им удобно. Как будто и страна не их, а чужая. Выжидают в основном, хотя коммунисты есть в подполье, это точно. По-русски многие говорят. Это те, кто с нами работал еще до войны, да те, кто в плену побывал. До революции еще или уже в эту войну.