Солдаты вышли из окопов…
Шрифт:
— Так бы и вцепился им зубами в горло! — бормотал он, тяжело дыша. — Много они, сволочи, меня били, поквитаться хоть разок.
— Откуда ты? — спросил Иван Петрович.
— С Лесснера… Не вышло, эх, не вышло сегодня. Ведь нас двести пошло, да дорогой все разгоняли да разгоняли.
— Зайдем во двор, — предложил Мазурин, — кровь на лице смыть надо.
— Ладно, — махнул тот рукою, — вы идите себе, товарищи, я сам справлюсь. Спасибо.
Он скрылся в воротах невзрачного дома, а Мазурин и Иван Петрович
Они пытались пройти на завод Лесснера, но городовой грубо оттолкнул их от ворот:
— Ну-ка, проваливайте отсюда!
На заборе повисла изорванная прокламация. На уцелевших клочьях можно было прочесть:
«…правительство палач, замучившее на кат… сосущее кровь народную, бросило… гнусную расправу над избранниками рабочих… разгромило… во время войны с еще большей свирепостью душит рабочий класс…»
Подбежал городовой с ведром черной краски и стал замазывать клочья прокламации, испуганно и сердито косясь на столпившихся здесь рабочих. Цокот копыт донесся из-за угла. Отряд донцов в лихо заломленных фуражках проехал мимо.
— Боятся нас больше, чем немцев, — громко сказал Иван Петрович. — Лучшие войска против рабочего класса оставляют.
Пошел крупный весенний дождь.
Васильева вызвали в штаб полка. Его встретил Денисов, как всегда аккуратный, чисто выбритый. Только глаза его припухли, и под ними легли синие тени. Он крепко пожал Васильеву руку и молча положил перед ним карту Юго-Западного фронта. Красным карандашом обвел крошечную точку на карте:
— Здесь вот, у Горлицы, немцы прорвали наш фронт. Вся дивизия перебрасывается туда.
Оба наклонились над картой. Васильев яснее Денисова понимал положение русской армии. Карпатская операция поглотила лучшие силы армии, растрепала и без того скудные запасы боевого снаряжения, была порочной по замыслу. Углубляться в горы для того, чтобы подставить свой правый фланг и тыл противнику, нависавшему с севера от Кракова?! «Как могло пойти командование фронта на такой риск, как могла ставка разрешить такую операцию?» Уже немало дней Васильев мучительно думал над этим вопросом и успокаивался на одном: вероятно, он многого недоучел. Но не может быть, чтобы там, наверху, не видели того, что было ясно ему.
Вошел Уречин. Офицеры встали. Командир поздоровался с ними и сел перед картой.
— В штабе настроены пессимистически, — сказал он, вытягивая под столом длинные ноги. — Говорят, немцы три месяца готовились. Вся армия знала, что к ним подвозятся войска, артиллерия, снаряды, что производится перегруппировка. И пальцем не пошевелили! Перли в эти проклятые Карпаты, гнали туда босых, раздетых солдат, без горной артиллерии, без подготовки к зимней горной войне. Вы только поглядите на карту!
Он поднял покрасневшее лицо и от всей души, смачно выругался.
— Ну хорошо: мы прорвемся в Венгерскую равнину. Допустим, уже прорвались, — свистящим голосом продолжал он. — Что же получается? Армия, вышедшая туда, изолируется от остальных наших сил, все ее коммуникации должны проходить через Карпаты, а прорвать эти коммуникации противнику, держащему под угрозой наш правый фланг, пара пустяков! Значит, при малейшем успехе немцев на фронте Тухов — Горлица — Зборы мы должны оттягиваться назад из Карпат, чтобы избежать окружения. Стратегия генералов Иванова и Алексеева приносит свои плоды!
Он замолчал, побарабанил пальцами по столу и обратился к Денисову:
— Андрей Иванович, сделайте на завтра необходимые распоряжения.
— Слушаю, Василий Германович, я думаю безоружных солдат отправить третьим эшелоном. У нас их больше, чем вооруженных.
— Не возражаю.
В дверь постучали. Вошел молодой прапорщик в запачканной машинным маслом кожаной куртке и, отдав честь, конфузливо спрятал грязные руки.
— Не стыдитесь такой грязи, прапорщик, — весело сказал Уречин. — Святая грязь!.. Ну, как у вас там с патронами?
— Сто восемьдесят тысяч удалось вырвать, господин полковник!
Уречин вскочил, повеселел.
— Молодец! Где же вы их достали?
— В соседней части. Повезло, господин полковник.
И добавил, поглядывая на довольное лицо командира:
— Приходится добывать всякими средствами. Ведь на прошлой неделе было по двадцать пять патронов на винтовку.
— Так, так! Хоть воруйте, но чтобы патроны были.
Кивнув офицерам, Уречин вышел из комнаты.
…До ближайшей железнодорожной станции было верст шесть. По грязной весенней дороге шли колонны полка. Неся винтовки на ремнях, сутулясь, привычным размашистым шагом двигались старые солдаты. Между ними, шаркая и стуча толстыми, покоробившимися бутсами, с походными мешками за плечами, с пустыми патронными сумками на поясах, нестройно шли ратники ополчения. Голицын, уже освоившийся с фронтом и крепко подружившийся с Карцевым, свободно и легко ставил толстые ноги, коренастое его тело раскачивалось.
— О двадцати годах я был, — рассказывал он, — и сманили меня тогда странники на богомолье в Киев. Старались мы поспеть к троице и ходко же шли. Старики эти — богомольцы, а чтобы праздник не прозевать, шагали, как молодые. Вот я и думаю, что хорошо бы этих богомольцев к походам приспособить. Маршировка для них — привычное дело, народ они бесполезный, дать бы им попов и монахов за начальников — пускай воюют!
Ефрейтор Банька с любопытством посмотрел на Голицына.