Солдаты вышли из окопов…
Шрифт:
— Вот, смотри! Вот они — русские солдаты!..
Петров побледнел.
Он пошел отыскивать начальство. Никто ничего не знал. Тогда в ярости Петров ухватил за плечо фельдшера с унтер-офицерскими нашивками и закричал:
— Скажешь ты, черт тебя возьми, где здесь главный врач?
— Да вы не кричите, ваше благородие, — угрюмо ответил фельдшер. — И без вашего крика тошно. Ни при чем здесь главный врач. Нет у него ни коек, ни вагонов, ни помещений. Вы начальника санитарной части спросите, вон он с дамочкой стоит.
Начальник санитарной части строго посмотрел на Петрова.
— А позвольте спросить, прапорщик, —
Сердце у Петрова покатилось куда-то вниз и вдруг душным комком прыгнуло к горлу. Слепое бешенство залило его, он подступил к чиновнику, рвущим движением отстегивая кобуру.
— А такое дело… А такое дело, что я вас сейчас…
Он видел, как глаза чиновника выпучились, как в безмолвном крике открылся его красный, мясистый рот. Дама, путаясь в шубе, бежала прочь.
— Ради бога, голубчик, — лепетал начальник санитарной части, — ради бога, не волнуйтесь. Мы тут бессильны… Нет у нас медицинских сил, нет санитарных поездов… Ожидали две тысячи вагонов, а нам прислали… восемнадцать!.. Хотели организовать поезда-теплушки, но нам категорически запретили, можно только в санитарных.., Извольте выйти из такого заколдованного круга, го… го… лубчик…
Петров отошел. Ему было стыдно, противно и больно.
…На следующий день полк кружным путем отправили дальше. Но уже через три пролета движение вновь стало невозможным. Не только станции, но и все вокруг на несколько верст было забито грузами, эшелонами войск, платформами и походными кухнями, составами с ранеными. По обочинам путей двигалась масса солдат, в большинстве безоружных. По проселочным дорогам тянулись военные обозы и бесчисленные телеги с гражданским населением. К телегам были привязаны коровы; сидя на узлах с тряпьем, плакали дети. Это были галичане, которых по чьему-то приказу заставили сняться с родных мест, и они еще больше увеличивали затор в ближайшем тылу фронта и мешали движению войск и обозов.
Полк высадили, и он двинулся походным порядком.
Глядя на разрозненные отряды солдат, на их изнуренные лица, на тот хаос, что царствовал в тылу отступающих армий, Карцев вспоминал, как в прошлом году в Восточной Пруссии такой же бесформенной массой текли назад разбитые корпуса Самсонова.
Встретилась крестьянская телега с двумя ранеными солдатами, запряженная рослой гнедой лошадью. Один — с перевязанной ногой — правил лошадью, другой лежал, забинтованная голова его моталась на сене, и он от боли вскрикивал.
— Сами себе лазарет! — весело сказал солдат с перевязанной ногой. — Экуирую себя да товарища. Лошадь достали и помаленечку пробираемся.
На них смотрели с завистью и одобрением.
— Смотрите, только бы не поймали вас, — сказал Рогожин.
— Нас-то? — с великолепным пренебрежением проговорил солдат. — Сейчас сами господа офицеры едва ноги уносят. Где им на других смотреть-то!
— Возьми в свой лазарет, — попросился Черницкий. — Что мне тут делать?
— Места хватит, — проговорил раненый. — Забинтуйся да ложись. А документов нам не надо. Мы и так поверим солдатскому слову. Воюйте себе на здоровье, землячки!
Он тронул вожжи. Выражение счастья и упорства проступало на его лице.
Проходили большое село. У массивных амбаров стояли часовые. Двери были распахнуты, и с улицы были видны ящики, сложенные до самого потолка. Кавалерийский полковник, циркулем расставив тонкие стрекозиные ноги, кричал на военного чиновника, стоявшего перед ним с унылым и равнодушным видом:
— Я вас спрашиваю, какое вы имеете право так действовать? Вас надо расстрелять! Ни одного патрона нет в частях, а он прячет целые склады! Для кого ты их прячешь? Для кого?
— Зачем же меня расстреливать? — с унылым равнодушием отвечал чиновник. — Патроны — казенное имущество. Я их по росписи принимал, по росписи и выдаю. А вы — чужая часть. Не нашего корпуса. У вас свое снабжение. Как же я могу чужой части выдавать казенное имущество? Меня за это под суд отдадут.
— Вот из-за таких сукиных сынов мы войну проигрываем! — ревел полковник. — Сейчас же выдавай патроны! Слышишь? Ведь все равно немцам достанутся.
— Нет, не достанутся! — стоял на своем чиновник. — Мы постараемся вывезти, а не удастся — взорвем… А выдать чужой части, как хотите, не могу.
Полковник схватил его за грудь и отбросил в сторону.
— Грузите на мою ответственность, — крикнул он солдатам. — И живей, ребята!
К складу уже подъезжали подводы, окруженные кавалеристами. Дюжие солдаты начали быстро выносить ящики. Они хохотали, явно радуясь тому, что их начальник нарушил казенный порядок и без спроса, даже насильно берет патроны. К полковнику подошел прапорщик, солидный человек с широченной спиной, и попросил разрешения взять патроны для своей части.
— Валяйте, прапорщик, берите! — махнув рукой, распорядился полковник.
В это время в небе послышалось гудение, и люди, крича, побежали в укрытия.
Бомба попала в соседнюю избу и разметала ее с грохотом. Солдаты, грузившие патроны, погнали лошадей и с гиканьем понеслись по улице. Полковник, ругаясь, вскочил на коня и умчался.
Из генерального штаба на автомобиле прибыл офицер с инструкциями и срочным приказом. Это был щегольски одетый капитан, совсем еще молодой, с беспокойными движениями. Он подробно, очевидно восхищенный важностью своей миссии, передавал Уречину, в чем заключается задача его полка (он говорил «вверенного вам полка»), и, не удержавшись, стал излагать обстановку на фронте, принимавшую, по его словам, катастрофический для русской армии характер. Уречин, слушая, так смотрел на капитана, что тот, смутившись, поспешил откланяться.
— Наполеончики! — насмешливо проговорил Уречин. — Только что из академии и уже полководец! Офицер генерального штаба осмеливается на фронте, в разгаре боевых действий, выговорить — «катастрофа». Я бы ему роту не доверил, а он убежден, что лучше всех понимает положение армии, и хвастает этим!
Он пригласил старших офицеров, чтобы вместе с ними разобрать обстановку и задачу, данную полку.
Положение русских было тяжелое. Третья армия Радко-Дмитриева занимала фронт от впадения Дунайца в Вислу до Лунковского перевала в Восточных Карпатах. Справа к ней примыкала четвертая армия, слева — с юга, занимая лесистые Карпаты, до Ужокского перевала — восьмая армия. Русское командование давно знало, что германцы готовят прорыв в районе Горлицы. Туда подвозили они тяжелую артиллерию, минометы, огромное количество боевого снаряжения и подбрасывали новые дивизии с англо-французского (Западного) фронта.