Соленая Падь
Шрифт:
– Это ты тоже брось, Иван!
– Где товарищ Завтреков? Заведующий?
– медленно, будто нехотя, спросил Брусенков у бородатого работника юридического отдела.
– Он что - сильно тебе нужон?
– спросил тот.
– Сильно.
– Тогда он в главной следственной комиссии. Дело гражданки Решетовой решает.
– Текущие все дела отложить надо отделу. Текущие - после. А нынче заниматься исключительно и главным образом подготовкой к съезду.
– Занимаемся.
– Мало. Мы, может, товарища Завтрекова не дождемся, тогда ему передай, не откладывая, чтобы пришел ко мне и сделал свое предложение обо всех наших названиях. Положить надо конец
– Голос был у Брусенкова уже как обычный - глуховатый, отрывистый, требовательный. Он сделал как бы выговор работнику и замолчал, а вступился Довгаль и стал объяснять Мещерякову:
– Ведь у нас как, товарищ главнокомандующий? У нас по сю пору кто как вздумается, тот так и называется. И Краснопартизанская мы республика, и республика Соленая Падь, и Освобожденная территория, и просто - народная власть! А взять хотя бы, товарищ главнокомандующий, твою же армию... Армия, а порядку в ней того меньше, она - партизанская, красная, народная, объединенная, крестьянская, верстовская, соленопадская, мещеряковская - это же все упомнить и то невозможно! Пишем документы, протокол объединенный подписали, а после и понять будет невозможно, кто ж все таки его подписывал? И когда прямо сказать, то более всего в этом виноватые мы - руководство. Тут скрывать нечего.
– Надо раз и навсегда решить и записать, - сказал Брусенков.
– А для этого неотложно надо собрать съезд, во всем утвердиться и наперед всего решить - кто мы.
Мещеряков кивнул. И о себе подумал, что он тоже далеко не все нынешние названия знает и понимает. И для всех-то тут - лес темный. "Ладно, - подумал он.
– Не вовсе уж зря я в этот отдел тоже явился". И он сам спросил у бородатого юриста:
– Еще-то вы чем занимаетесь? Кроме названий - чем? К примеру.
– К примеру, составляем уголовный и гражданский закон для Освобожденной территории - это раз... Утверждаем все положения о конфискационных комиссиях, равно и акты крупных конфискаций. Все другие отделы, кроме военного, когда они издают распоряжения всеобщего значения, то с нами эти распоряжения заодно и подписывают. Еще организуем суды - сельские и волостные. Надзираем за лагерями военнопленных, передаем их отделу труда для разверстки по крестьянским дворам как рабочую силу, принимаем жалобы граждан на неправильные действия народной власти...
Загибая крупные потрескавшиеся пальцы, работник юридического отдела продолжал и продолжал приводить примеры:
– Хотя если обратно сказать, то у нас есть и без конца и краю становится всяких комиссий по всяким вопросам - они отделам все менее и менее подчиняются, а все более и более лично вот товарищу Брусенкову. Потому что они именуются не просто так, а чрезвычайными, - еще сказал юрист.
– Хотя бы и чрезвычайная юридическая.
Мещеряков ответил ему:
– Ну, существуйте! Делов у вас - вот!
– и похлопал себя по верху серебристой папахи.
– Пошли? Дальше?
– обратился он к Брусенкову.
Но тот снова махнул рукой почти в самую бороду юриста:
– Как понимаешь свою главную задачу? Самую главную?
– То есть?
– Ну, со всей глубиной?
– Трудную жизнь живем нынче... Все надо предусмотреть. Все! На далекое будущее.
– А что это - все?
– заинтересовалась Тася Черненко.
– Это как вас понять? Скажите, мы выслушаем.
– Когда выслушаете, я бы объяснил так: делаем мы власть, после под нее делаем закон. А надо бы вовсе наоборот: сделать всенародным обсуждением закон, после призвать к нему власть, которая его блюла бы и свято исполняла и за это перед народом на съездах отчитывалась
– А кто же сделает, по-твоему, самый первый закон, если не власть? От безвластия закон никогда не произойдет, - усмехнулся Брусенков.
– Самая первая власть и должна быть чисто законодательной, то есть выслушать народ, записать, какой он хочет для себя закон. После от власти уйти и никогда ею не быть. Ни при каком уже случае.
– Как дева Мария, - родить без власти законы, - усмехнулся Брусенков. А то еще хуже - как ровно ты по Учредительному собранию тоскуешь? Закон без власти надумал, а? Да я такой закон навыдумываю для кого-то там такой хороший, что его сроду не одна самая наилучшая власть не сможет осуществить! Получится одно беззаконие! Это вот и сейчас уже, на сегодня, каждому видно, что даже у нас в отделах люди не столь занимаются делом, как выдумывают... Один - с деньгами выдумывает, другой - хочет закон без власти... И так далее, без конца. Я когда тебя спрашивал, что самое главное должно быть в отделе, - я ждал, ты скажешь: укрепление новой народной власти! Вот что я услышать хотел. А ты? Не забыть надо сказать товарищу Завтрекову. Как фамилия-то?
– Проскуряков.
– Понял ты меня, товарищ Проскуряков? Сделал вывод?
– У меня вывод загодя уже был сделанный. То есть я знал - тебе, товарищ Брусенков, мнение мое вовсе не поглянется.
– И в этом ты вовсе правый, - согласился Брусенков.
– В этом - да! Потому что твое мнение - оно не твое. Оно - к большому нашему сожалению, нерасстрелянному - Якову Власихину в первую очередь принадлежит. Вот кому. Вредные мысли - они живучие. Их кто-то заронит, и заботы нету, что они живучие, другим приходится их раскорчевывать!
– Так ты считаешь, это что же - ерунда?
– удивился бородатый юрист.
– Я за это ручаюсь. Где только ты набрался подобных мыслей? Не на пашне поди и не в скотской ограде, а где почище?
– Набрался я этого, где погрязнее. Заседателем в судах и в волостном и в уездном сиживал. В буржуазном и в капиталистическом суде. И не один год. Там и набрался. А грозиться ты мне не грозись, товарищ Брусенков! Я на службе не у тебя и не у товарища вот главнокомандующего - у народа. Так же, как и ты. Мне народ - сход либо митинг - укажет уйти, я уйду, спасибо скажу за освобождение от службы. Пойду на свою пашню, к своей скотине. А покуда я служу своей головой, какая она у меня есть вместе с мыслями, и вы тут не то что стращать меня всем кагалом должны, а должны меня слушать и понимать!
– Ишь ты, - сказал Мещеряков, - ишь как ты нас бреешь! Чисто!
И опять, уже когда снова были в коридоре, Тася Черненко посмотрела на Мещерякова коротким, внимательным взглядом, который он, однако, тут же и поймал, сказала:
– Трудно подбирать работников! Очень трудно! И мало их. И те, которые есть, далеко не всегда сознательные...
В тон Тасе Черненко Мещеряков заметил:
– Ищут все нынче. Все и каждый. Не каждый знает, чего ищет...
– И ты?
– спросила Тася, впервые обратившись к Мещерякову на "ты".
– И ты ищешь, товарищ главнокомандующий?
– Мне просто, - ответил ей Мещеряков, - побить Колчака. И даже того понятнее - нынче же надо побить генерала Матковского. Все! Кому это не понятно?
Следующим был отдел агитации и информации.
Тут работники оказались налицо, и все они вместе с пришедшими расселись по столам, стульям и подоконникам, а Брусенков сказал Тасе Черненко, чтобы она читала документы, подготовленные отделом в последние дни...
Тася читала "Воззвание главного штаба ко всей трудовой интеллигенции".