Соленая Падь
Шрифт:
Священник задумался, и все вокруг примолкли - ждали, что он ответит.
Он ответил так:
– Именем процветающей ныне на скорбной нашей ниве революционной идеи тоже творится непотребное. Однако же идею ты стремишься от непотребного отделить, а не утопить оную в нем? Отделить, как злак от плевела. Не дано человекам чистой веры в мыслях, тем паче в делах рукотворимых. Будем же ее, веру, лелеять, а не отвергать, ибо по сему случаю она еще более человеческая есть потребность. И счастие его.
Теперь
– Революция, отец, не объявляет себя ни вечной, ни высшей... Она прямо о себе говорит, что есть насилие над насилием, что она - меньшее из двух зол и не больше того. Но если даже меньшее зло ты, отец, и бог твой возводите в высшее, вечное и божественное, то это срам, фарисейство и самая вредная из всех вредных догм.
Спор разгорался нешуточный, но вдруг, поглядев еще раз на учителя, на Мещерякова, на всех присутствующих, священник спросил:
– А - дальше?
– Что - дальше?
– пожал плечами учитель.
– Почему же вы требуете от меня подписки? Не проистекает этого из слов ваших! Отнюдь!
И учитель, усмехнувшись и еще пожав костлявыми, согбенными плечами, стал объяснять дальше:
– Мы не требуем. Мы объясняем. И прослушай меня, отец, еще раз внимательно: не даешь подписки - значит, не учишь в школе. Не учишь значит, не занят в труде. Не занят в труде - значит, бери лопату, иди с ополчением копать окопы. Вот и все! Как же тебе не ясно? А ведь когда-то был смышленый мальчик! Я помню!
– Как знаешь, батя!
– снова сказал Брусенков.
– Не хочешь давать подписку - зачем пришел-то? А когда пришел - не задерживайся тут! Простому гражданину давно бы уже объяснили, а с тобой без конца и краю канитель! Мы тоже люди занятые!
– Не отказываюсь я!
– воскликнул священник.
– Не отказываюсь устами произнесть обещание, но приложить персты претит совести! И Святому писанию.
Брусенков возмутился:
– Бога нет, а закон божий все одно по печатному написанный! А ты - от гражданского закона хочешь, чтобы он на словах только был. Не выйдет! Кончим разговор!
Но тут снова вступился Мещеряков, обращаясь к учителю, спросил о священнике:
– Он что же - не хочет писать бумагу, а сам согласный? В этом весь вопрос-то?
– Только!
– подтвердил учитель, и священник тоже воскликнул:
– Истинно!
– Да бросьте вы разъяснять ему! Он и сам все понимает! И дело-то вовсе простое, - засмеялся Мещеряков.
– Пусть батя пишет бумагу, принесет, покажет нам. После возьмет к себе домой, а уже после сражения принесет и навсегда оставит вашему отделу. Все!
Брусенков вздрогнул, резко обернулся:
– А ты догадливый, товарищ главнокомандующий! Как это ты быстро понимаешь их? Таких-то?
–
– засмеялся Мещеряков.
– Он чего, отец этот, боится? Боится мы сражение проиграем, придут белые, бумагу его найдут. И погладят его после того по головке - волос-то длинный, кудрявый, есть что погладить! А боишься ты этой самой причины, батя, вовсе зря - белых мы расколотим, ни один в Соленую Падь не зайдет, бумаги твоей не увидит!
Священник вдруг обратился к Брусенкову:
– Когда вы желаете окончить на сем разговор...
– Поклонился и быстро вышел, а Мещеряков поглядел ему вслед, вздохнул:
– Незавидная жизнь у их нынче! До чего незавидная!
Завотделом спросил у Брусенкова:
– Я к ночке, товарищ начальник главного штаба, по школам хочу ехать, и мне надо путевую бумагу выдать от вас. О содействии.
– Далеко собираешься?
– Да вот в ихний, в Верстовский край, раз уже мы полностью с ними объединились.
– Белых не боишься?
– спросил Мещеряков.
– Их там у нас поболее нынче, чем в других местностях, блуждает.
– А я - с инструментом. Плотник. Топор да рубанок - кто на меня подумает, будто я - от главного штаба? И в действительности тоже школы буду ремонтировать.
– Один - много ли сделаешь?
– Почто один? Инструмент - для собственной работы, мандат - для организации всеобщей. А что ты еще-то мне можешь для этой цели дать, товарищ главный штаб? Все одно ведь - ничего больше?!
Вместо ответа Брусенков кивнул на книги, заполнившие комнату:
– Конфискацию книжек закончили?
– Ни в одном частном владении более десяти книг не оставили.
Учитель встал, погладил на подоконнике книги:
– Богатство! Только божественного слишком много, а для обучения детей почти ничего нет!
Брусенков тоже внимательно осмотрел книги.
– Глядите - ненужное всякое, против народу направленное, чтобы к народу не шло вовсе! Когда будет какое затруднение самим решить - принесите книгу мне. Не стесняйтесь, если я шибко буду занят важными какими делами. Найдем время - поглядим. Списки учителей и школ составлены? Полностью? Наличные и потребные?
– Полностью!
– кивнул учитель и развернул длинный список, лежавший перед ним трубочкой.
– Сельские отделы народного образования организованы? На местах?
– Этого еще нету. Но - будут.
– Решение первого нашего съезда в части народного образования чтобы висело у вас на стенке! На видном месте, с чистописанием.
– А оно и висит, товарищ Брусенков, - сказал завотделом.
– Надо лишь глядеть хорошенче.
– И кивнул в простенок.
Там и в самом деле висело тщательно переписанное решение первого съезда: