Солнце – это еще не все
Шрифт:
Теперь дом Манделей перестал быть чем-то особенным, но восемнадцать лет назад он был настоящим потрясением основ. Никто из соседей, кроме Элис, не одобрил этих перемен, но затем известный специалист по интерьерам посвятил ему статью в одной из крупнейших воскресных газет и назвал его блестящим примером того, во что можно превратить старый и безобразный дом. Только тогда обитатели Уголка Аделаиды впервые осмыслили слово «функциональный», и только тогда для них началась эпоха больших окон, светлых тонов и современной мебели. Это же было началом успеха Манделей и Дона Кларка.
Темная гостиная давным-давно преобразилась благодаря широкой стеклянной двери на террасу, и теперь утреннее солнце лилось на Карен, склонявшуюся над чертежной доской. По какой-то странной ассоциации Элис вспомнила, что после отъезда Реджа на Новую Гвинею ее мучительная потребность говорить о нем находила выход, только когда, проскользнув в дыру изгороди, она могла посидеть с его отцом и матерью, ласковыми, неосуждающими, и выплакаться так, как не смела выплакаться дома. В сущности, она соглашалась со своей матерью, считавшей их вульгарными и невоспитанными плебеями, но они были простыми и добрыми людьми и искренне любили ее за то, что она любила Реджа. Они считали ее самой лучшей девушкой в мире. Она поняла, что они знают все, хотя и молчат, когда они купили ей дорогое обручальное кольцо с бриллиантом – кольцо, которое не успел купить их сын, но говоря уж о том, что у него не было таких денег. Мать запретила ей носить это кольцо.
Когда пришло извещение, что Редж убит, у его матери начался сердечный припадок, но в отличие от миссис Белфорд она от него умерла. В исступлении горя Элис позавидовала ей, но ее сердце оказалось крепче.
От ее трагически оборвавшегося романа ей остался только отец Реджа. Когда она сидела против него в темной гостиной и слушала, как он рассказывает о детстве Реджа, о его теннисных победах и о своих надеждах, она вновь переживала дни своего краткого цветенья. Она лихорадочно вглядывалась в его худую согбенную фигуру, ища чего-нибудь общего с Реджем, и находила то, чего искала. Именно так выглядел бы Редж, если бы он дожил до старости. Потом ее глаза срывали морщины и годы, так что оставались лишь кости, и эти кости обрастали молодой плотью, и сухие губы иод седыми усами вновь становились молодыми…
Карен протянула ей руку.
– Как я рада, что вы зашли. Ах, какая прелесть! – Она уткнула нос в розы. – Спасибо! Почему наши розы никогда не бывают такими, как ваши? Берите стул и наливайте себе кофе. Мне нужно кончить этот эскиз к двенадцати.
– Я просто зашла на минутку с поручением к Лайше от Лиз. Я вам не помешала?
Элис села.
– Ну конечно, нет! Мы так редко теперь видимся.
Элис хотела было сказать «не по моей вине», но она знала, что Карен в этом тоже не виновата. У нее есть своя работа, и она всегда занята. О господи, если бы и у нее тоже было занятие!
Элис налила себе кофе, хотя ей не хотелось пить, и подумала, какой молодой и изящной выглядит Карен в черных брюках и свитере – ее черные волосы были по-модному коротко острижены, смуглое лицо горело волнением, непонятным и недоступным Элис.
Карен повернула доску и показала Элис свой эскиз.
– Нравится?
– Чудесно! – искренне воскликнула Элис. – Просто не понимаю, как вам удается придумывать их столько – ведь ни один не похож на другой.
Карен засмеялась.
– Как-то само собой получается. Вот как у вас цветы.
Элис благодарно улыбнулась. Она медленно пила кофе и смотрела на Карен, которая уверенными штрихами подправляла то, что ей казалось уже безупречным. Она впервые заметила седые волоски в крутых черных завитках, и внезапно все те давно ушедшие годы, которые связали ее и Карен, показались ей близкими, словно вчерашний день.
Карен положила карандаш.
– Мы сейчас просто сами за собой не успеваем. Люди с ума посходили – все хотят перестраивать и обновлять.
– Слишком много свободных денег! – Элис произнесла эту фразу, как попугай, не понимая, что она, собственно, значит.
Шумно вбежала Лайша, чмокнула ее в лоб и объявила:
– Я с вами согласна, тетя Элис. Ненавижу деньги!
– Это потому, что тебе никогда не приходилось жить без них, – возразила Карен, притягивая дочь к себе. – Нагнись-ка. Я поправлю эту тряпочку, которой ты обмотала шею. У тебя совсем нет вкуса.
Лайша нагнулась, и прямые черные волосы упали ей на лицо, пока Карен поправляла зелено-желтый шарф, который делал ее зеленые глаза еще зеленее.
– Ну вот! – оттолкнула ее Карен. – Так лучше, правда, Элис?
Элис кивнула. Лайша действительно выросла в интересную девушку. Хорошенькой ее нельзя было назвать: для этого ее лицо было слишком волевым, а фигура слишком пышной. Элис с завистливой грустью вспомнила, как старательно она расплющивала в юности свои такие же полные и острые груди. Серый свитер Лайши обрисовывал их целиком, и она нисколько этого не стеснялась.
– Лиз поехала с отцом на поезде восемь тридцать и просила передать, что будет ждать тебя в «Мэннинге», чтобы вместе пообедать.
– Спасибо, тетя Элис. Мамочка, ты не видела моей записной книжки?
Карен посмотрела на нее, подняв брови.
– Видела. Ты бросила ее на телефонном столике вместе с какими-то загадочными заметками, которые твой отец, наверное, попросит тебя объяснить.
– О черт! – Лайша выбежала в холл. – Я и так опаздываю.
Карен задумчиво прищурилась.
– Наши девочки что-то затеяли, и мне не совсем ясно, что именно.
– Они вечно что-то затевают! Не понимаю, что с ними такое. И почему только они не такие же нормальные девушки, как Розмари Рейнбоу!
– Я бы предпочла, чтобы они были похожи на Дональда, который думает только о занятиях.
– Он будет на вечере?
– Нет. У него какой-то семинар.
– Они с Розмари поссорились?
– Не думаю. Но…
Лайша просунула голову в дверь:
– До свиданья, душечки. Я бегу.
Карен поглядела на нее с беспокойством.
– Надеюсь, ты больше не станешь принимать участия в этих нелепых протестах, Лайша. Это может погубить твое будущее.
– К черту мое будущее…
– И не забудь вернуться пораньше, чтобы одеться для вечера Розмари.