Солнце – это еще не все
Шрифт:
Измученная, задерганная бесконечными хлопотами, Элис почувствовала себя вновь живой, и, когда три месяца спустя родилась Лиз, новоприобретенный опыт позволил ей заботиться о матери и ребенке до тех пор, пока Жанетт не решила вернуться к более увлекательной роли организатора развлечений для военнослужащих.
Элис втайне обрадовалась ее отъезду. Она целиком посвятила себя девочке, постепенно забывая, что Лиз все-таки не ее родная дочь.
Дон Кларк тоже начал жить заново, потому что судьба послала ему давно желанное счастье – ведь если бы не миссис Белфорд, он мог бы теперь нянчить собственного внука.
К тому времени, когда атомная бомба ускорила заключение какого-то подобия мира, Карен Мандель уже была опутана нерасторжимыми семейными узами, связывающими счастливого трехлетнего мальчика, годовалую девочку и приемного деда, который обращался с ними более умело, чем когда-то с собственным сыном.
Вернувшийся с войны Франц (теперь Фрэнк) Мандель начал их новую жизнь с того, что дал своему маленькому сыну имя Дональд.
В 1945 году они отпраздновали поражение нацизма просьбой о предоставлении им австралийского гражданства и окончательно обосновались в «Розредоне». Так образовалась семья, которая, вернув Дону Кларку утраченный смысл жизни, Манделям вообще дала новую жизнь. Только они знали, сколько сделал старик, чтобы они почувствовали себя своими в чужом мире, в который швырнула их судорога истории. Купить собственный дом было тогда нелегко. И их удивило, когда он предложил им разделять его кров. А когда у него появилась привычка есть вместе с ними, они поняли, что уже не чужие здесь, – они почувствовали себя частью этого общества. Лавочники держались с ними, как с постоянными клиентами. Средства для жизни им давала интересная работа.
Кларку, плотнику с творческой жилкой, нравились их идеи. Ему нравилось то, как они преображали старый дом, ему нравились их эскизы и сочетание цветов, которые они использовали, – ему, человеку, так долго страдавшему в холодных, лишенных солнца комнатах типичного пригородного дома, нравилось их стремление впустить в этот дом солнце.
Когда со временем они решили заняться производством современных обоев и аксессуаров внутренней отделки, он пожелал вложить в их дело часть своего капитала, который со смертью Реджа утратил для него ценность. Незаконченное архитектурное образование Фрэнка нашло практическое применение, а Карен посвятила свой художественный талант разработке чисто австралийских мотивов, которыми до сих пор все пренебрегали. Когда Кларк получил подряд на строительство одного из тех новых мотелей, которые в дни послевоенного бума вдруг начали расти по всей стране, как грибы, он устроил им подряд на внутреннюю отделку, и их дела сразу пошли в гору.
Именно тогда он и предложил им постепенно выкупить у него «Розредон», если они этого хотят и у них найдутся на это средства. Они этого хотели.
– Вот теперь мы настоящие австралийцы, – часто повторял Фрэнк. – У нас есть собственный дом, и мы станем его владельцами через тридцать лет. – В его живых глазах вспыхивал веселый блеск. – Подумать только: страна, где можно загадывать на тридцать лет вперед! Это не просто новая жизнь. Это новый мир.
Это было единственное высказывание такого рода, которое Элис когда-либо от него слышала, а лицо Карен с четко очерченными бровями и сильным ярким ртом превращалось в непроницаемую маску при малейшем намеке, что до того, как они вступили на австралийскую землю, у нее уже была какая-то жизнь.
Миссис Белфорд считала Манделей ответственными за все, что не нравилось ей в послевоенном мире, – за то, что ее дочь в мелочах часто шла ей наперекор, за непочтительность ее внучки, за модернизацию домов в Уголке, за общий рост благосостояния.
Дочь бедного английского иммигранта, нажившего деньги в колонии, она питала врожденное недоверие к иммигрантам (особенно неанглийского происхождения), которые грозили добиться того же, чего добились ее родители. Иммигрантов, оставшихся бедными, она терпела, потому что они были полезны в качестве прислуги.
Сигареты были докурены, и обе они вернулись в настоящее.
Карен вздохнула.
– Иногда у меня такое ощущение, что дочь мне совсем чужая.
Элис согласилась.
– Я больше не понимаю Лиз. – Она погасила окурок о пепельницу и встала. – Ну, мне пора. Я обещала Гвен помочь ей с цветами.
Карен тоже встала.
– Не могу себе представить, как бы Уголок обходился без вас! Я провожу вас до пролома, чтобы размяться.
Когда они вышли на ослепительный солнечный свет, Элис увидела проезжающую мимо машину кремового цвета.
– Я забыла сказать вам, сегодня утром приезжал какой-то человек посмотреть квартиру Холлоуэев. Новоавстралиец.
Карен воскликнула с неожиданным жаром:
– Желаю ему найти в Уголке такое же счастье, какое нашли мы!
Глава седьмая
Карен остановилась у пролома, глядя, как Ли-Ли и Элис возвращаются в «Лавры».
– Сад просто великолепен! – крикнула она им на прощанье. – Как я вам завидую!
– А я тебе, – пробормотала Элис вслед ее удаляющейся спине и остановилась, чтобы Ли-Ли могла взобраться к ней на плечо. У Карен было все: обожающий и обожаемый муж, прекрасный сын и дочь, ничуть не более трудная, чем Лиз.
Лиз становилась просто невозможной. Хотя она изливала на нее всю любовь, не имевшую иного выхода, теперь, когда Лиз выросла, она чувствовала себя с ней, словно с чужой. И боялась ее. Боялась ее друзей – и девушек и юношей, – которые бесшумно поднимались по черной лестнице в ее кабинет. Боялась, сама не зная чего. Они всегда были с ней очень вежливы. И все равно она боялась.
Слушая хладнокровные рассуждения Лиз на темы, которые в дни ее юности были запретными – даже и теперь не только она, но и Мартин предпочитал их не касаться, – она чувствовала, что они принадлежат не к разным поколениям, а к разным эпохам.
Только после смерти матери она начала понимать, как велико отчуждение между ней и Лиз. Это сознание причинило ей боль и усугубило ее одиночество. Когда же она попыталась перебросить мост через пропасть, выяснилось, что это невозможно. Так у нее было отнято единственное утешение, которое дала ей жизнь: ребенок, которому она заменила мать, больше не нуждался в матери. Короткие двадцать лет, которые разделяли их, оказались столь же непреодолимыми, как сорок лет, бездной легшие между нею и ее собственной матерью.
Да, у Карен есть все – включая любимую работу. А у нее нет ничего. Даже сада, что бы там ни утверждали люди! Элис обвела сад враждебным взглядом. Все говорили, что он полон мирного спокойствия. Лиз любила лежать тут в гамаке со своими книгами. В летние вечера они с Мартином нежились тут в шезлонгах, а она приносила им прохладительные напитки. И Мартин говорил: «Этого часа я жду весь день. Здесь так мирно и спокойно».
Элис всегда удивляло, что никто не видит сада так, как его видит она: немое поле битвы – пусть прекрасное, – где земля ведет постоянную борьбу с дождями и засухой, где каждое выросшее дерево, каждый расцветший цветок выдерживает прежде лютый бой с природой и где она и Старый Мак схватились в бесконечном безмолвном поединке…