Солнце на стене

Козлов Вильям Федорович

— Я хочу на прощанье произнести речь, — сказал Уткин. — Талантливого художника народ рано или поздно всегда узнает…

— Народ, он дотошный, — усмехнулся Игорь.

— Знаете, черти, я вас люблю, — сказал Аркадий. Он подошел к Игорю и, приподнявшись на цыпочки, поцеловал.

Я тоже распахнул объятия.

— Погоди, Андрей, — сказал Уткин и стал тереть лоб. — Что я тебе хотел сказать?..

— Приезжай, старина, мы будем рады, — сказал я.

— Вспомнил! — сказал Уткин. — У меня для тебя что-то есть…

Мы с удивлением смотрели на него. Аркадий вскочил на подножку и скрылся в вагоне.

— Чего это он? — спросил Игорь.

— Вспомнил, что пора спать, — сказал я.

Диктор объявил по радио, что скорый отправляется. Раздался низкий гудок. Пассажиры устремились к вагонам. Поезд тронулся. В тамбуре вагона возня. Проводница что-то сердито сказала и потеснилась. Взъерошенный Уткин, прижимая к груди предмет, завернутый в мешковину, появился на площадке и крикнул:

— Андрей!

Я бросился вслед за вагоном, который постепенно набирал ход. Аркадий, оттеснив проводницу, протягивал скульптуру.

— Это тебе, — бормотал он. — Держи, черт длинный!

Я почти на лету поймал тяжелый сверток, прижал к груди.

— Крепче держи! — кричал улыбающийся Уткин. — Не выпускай из рук…

Рассвирепевшая проводница тыкала его в спину флажком. Аркадий улыбался и махал рукой. А потом его черная борода исчезла, и дородная проводница заняла в проеме дверей свое законное место.

Я стоял на перроне и смотрел вслед убегающему в ночную темень скорому. Признаться, такого подарка я не ожидал. Это была единственная скульптура, которую он почему-то не отправил малой скоростью. Люди проходили мимо и с интересом оглядывались на меня. Игорь стоял рядом и курил.

— Распаковывай этот шедевр, — сказал он.

— Здесь?

— Не ждать же, пока его выставят в Третьяковке?

Меня и самого разбирало любопытство. У фонаря мы развязали шпагат, сняли мешок…

Это была Оля Мороз. Во весь рост. Фигурка вылеплена из глины и облита чем-то темно-бронзовым. В этот поздний час Оля напоминала негритянку. Стройную, красивую негритянку. Лучшего подарка Аркадий Уткин не мог придумать…

— Хороша, ничего не скажешь, — сказал Игорь. — Куда ты ее поставишь?

— Я ее разобью…

— И это я слышу от человека, который в археологической экспедиции ползал в пыли и извлекал оттуда жалкие черепки?

Мы стояли и молча смотрели на освещенную неверным светом уличного фонаря глиняную фигурку. Гибкая и совершенная, как греческая богиня, Оля Мороз улыбалась милиционеру, который остановился поодаль и с нескрываемым интересом наблюдал за нами. Я спрятал скульптуру в мешок, кое-как обмотал бечевкой и, засунув под мышку, зашагал в общежитие.

Кажется, я забыл попрощаться с Игорем. А ведь он завтра на месяц уезжает на своем «Запорожце» в деревню. В отпуск. Но когда мне в голову пришла эта мысль, было поздно. С виадука я увидел фонарь, скамью, а Игоря не было.

Утром, шагая на работу через виадук, я увидел под собой только что прибывший скорый. На крышах вагонов лежал снег. Это было удивительно. В нашем городе еще не упало ни одной снежинки. Скорый привез к нам снег из дальних краев.

Завод реконструировался. Венькин проект был принят за основу. Из Москвы к нам по железнодорожной насыпи шагали круглые бетонные столбы электропередачи. Весной прибудет на вокзал первый электровоз. Тепловозы уже стали обычным явлением. В многотиражке писали, что уже два цеха готовы к ремонту тепловозов. При нашем цехе открылись курсы повышения квалификации. Паровозники срочно переучивались на тепловозников. Тихомиров читал нам лекции. Его кабинет был увешан схемами с разрезами отечественных тепловозов.

Первые дни в роли бригадира я чувствовал себя не совсем уверенно, а потом втянулся. Работы было много, да еще эти курсы.

Тихомиров не мешал мне, но и не помогал. Впрочем, в его помощи я и не нуждался. Ребята, как говорится, дело знали туго. Знали они и то, что если дела в бригаде пойдут хуже, то начальник обвинит в этом меня. Я не просил их ни о чем, и, наверное, это было правильно. Они старались вовсю, и в конце месяца, когда в цехе подводили производственные итоги, наша бригада по всем показателям была в числе первых.

Вениамин — не откажешь ему в гражданском мужестве — на цеховом собрании при всех поздравил меня с трудовой победой…

После собрания улыбающийся Валька подтолкнул меня плечом и сказал:

— С тебя причитается, бригадир… С премиальных.

— У тебя только одно на уме, — упрекнул Матроса Дима.

— Я счастлив, что работаю в бригаде, — потупив хитрые очи, сказал Сеня Биркин. — В бригаде, где выдают премиальные…

Сеня Биркин больше в любви мне не признавался. Он добросовестно выполнял свою работу и не заискивал. Этого я, признаться, больше всего боялся.

Иногда я ловил на себе внимательный взгляд Сени. Его ухмылочка меня раздражала, но я старался не подавать вида. Сеня частенько обращался ко мне по работе: то одно ему кажется нецелесообразным, то другое нужно бы переменить.

Это были дельные предложения. Котелок у Сени Биркина варит, ничего не скажешь.

Он придумал довольно удачное приспособление для грубой шлифовки золотников. Валька Матрос два дня ахал. «Мне ведь тоже в голову приходило, — сокрушался он. — А ведь чего-то недопер…» За это рационализаторское предложение Биркин получил премию, и о нем появилась в многотиражке небольшая заметка. Автор — В. Тихомиров.

В субботу после работы меня пригласили в комитет комсомола.

Сергей сидел на диване и курил. Пепельницу поставил на колено. На его месте сидел Тихомиров и с кем-то разговаривал по телефону. Сергей поздоровался и кивнул на диван: мол, присаживайся рядом. Я сел, и он протянул сигареты. Пока Тихомиров разговаривал, мы молча пускали дым в потолок.

Наконец Вениамин положил трубку и вопросительно посмотрел на Шарапова. Весь Венькин вид говорил, что ему, занятому важными делами человеку, время дорого и он готов принять участие в беседе, но необходимо поторопиться.