Солнце сияло
Шрифт:
Пропуск на проходной благополучно дожидался меня. Продюсерская компания «Видео-центр», сказал охранник, вытаскивая из коробки листок с моим именем.
«Видео-центр», «Видео-центр», крутил я в голове название фирмы, поднимаясь по лестнице заводоуправления. Название было мне знакомо. Я шел в одну из крупнейших компаний, занимавшихся изготовлением рекламы. Но какое отношение имел к ней Фамусов, состоя на государственной службе?
Я тогда еще не мог себе и представить, что офис, в котором меня принял Фамусов, был лишь одним из офисов его компании. И в каждом
— Добрался наконец, — сказал Фамусов, пожимая мне руку. — Кофе нам. Только не растворимый, а настоящий, эспрессо, — бросил он стоявшей в дверях секретарше. И вновь обратился ко мне: — Долго как добирался. Что, такси нельзя было взять?
Любопытная вещь, я это отметил сразу, еще он только мне позвонил: на встрече Нового года он обращался ко мне исключительно на «вы». А сейчас на «ты», и с такой твердостью, что ясно было: это не случайно, наоборот — очень даже осознанно. Как бы тогда и теперь я был для него в разных качествах, и к тому, каким я был для него сейчас, обращаться на «вы» было излишней роскошью.
Однако же признаваться, что на такси у меня элементарно нет денег, похавать бы три раза в день — вот мои возможности, признаваться в этом мне не хотелось.
— На такси и ехал, — с фарисейской постностью сказал я. — Но пробки! Черт знает что. Столько машин стало в Москве.
— Да, это да! — с удовольствием единомыслия согласился Фамусов. — Черт знает что. Иногда думаешь, хоть на метро езди.
— А мы не думаем, мы на метро и ездим, — в противоречие со своими предыдущими словами продолжил я.
Настроение удовольствия, разлившееся было по лицу Фамусова, истаяло с него. Он помолчал, глядя на меня взглядом бездушного высокогорного валуна, и усмехнулся:
— Ох, Саша! Гляди, передумаю.
— Что передумаете?
— Садись, — махнул он рукой на кресло — дикообразный черный гиппопотамище, сработанный под три таких седалища, как мое. — Давай вот что, — сказал он, устраиваясь на другом гиппопотаме. — Без выгибонов. Хочешь с выгибонами, тогда встаем — и ножками. На это предложение, что я хотел тебе, у меня очередь — последний за горизонтом.
— Я весь внимание, — сообщил я Фамусову. Спина моя была прямей стрелы в полете, руки на коленях — демонстративная поза пай-мальчика.
Фамусов поморщился. Но стерпел.
— Что такое клип, представляешь? — спросил он. — Музыкальный, в смысле.
Очень было бы странно, если б я не представлял. Два бы года назад другое дело, а теперь по всем каналам шло столько этой нарезки — мудрено не представлять.
Дверь распахнулась, и секретарша вкатила сервировочный столик. Я невольно перевел взгляд на нее и стал следить за ее потрясающе бесшумным приближением к нам. Как это у нее и получалось. Не секретарша, а прямо ангел во плоти.
— Не отвлекайся, — не повышая голоса, приказал Фамусов. — Ты здесь для дела. Ты человек музыкальный, как я мог убедиться, — это раз…
Секретарша подкатила к нам, перегружала содержимое столика на стол перед нами, он, не обращая на нее внимания, словно ее и не было, словно кофе и в самом деле подал ему некий незримый ангел, взял чашку, держал у рта, отпивал и говорил:
— Человек музыкальный, что существенно, — это раз. Кроме того, я видел пару твоих эфиров. И обратил внимание, как ты монтируешь. Это два.
Если бы я не взял на себя роль пай-мальчика, показывающего всем своим видом внимание и только внимание, я бы расплылся в польщенной ухмылке. Он заметил то, чего не замечал никто! Не знаю, зачем мне это было нужно, но я старался монтировать так, чтобы репортаж или то же интервью хотелось смотреть. Что там пальцы, постукивающие по столу или играющие ножом для разрезания бумаги! У меня в кадре играли и ноги, и ножки стульев, и часы на стене, и портреты, и занавески на окнах. Такие изыски что в репортаже, что в интервью были, конечно, совершенно не нужны — никто их и не замечал. Лишь Николай однажды, когда я на съемке требовал от него переходов с плана на план, панорамирования и всяких других штукенций, с порицанием отчитал меня: «Опять будешь художественный фильм стряпать?»
— Начинаешь понимать, к чему я? — спросил Фамусов.
— Я весь внимание, Ярослав Витальевич, — сказал я с невинным видом.
А сам внутри так и взвился к потолку: о чем, кроме как снять музыкальный клип, могла идти речь?!
Ну да, так оно почти и оказалось. Только я слишком высоко хватил.
— Мне бы хотелось, чтобы ты перемонтировал один клип. — Фамусов выкушал кофе, поставил чашку на блюдце и, словно внезапно осерчал на них, резким движением двинул чашку с блюдцем по столу от себя подальше. — Со вкусом у тебя вроде в порядке — это, можно считать, три. Нужно, чтобы клип играл, как бриллиант. Чтобы он привораживал. Зажигал! А не так, как сейчас… — Он будто выругался. — Берешься?
— Ну, Ярослав Витальевич, — начал я с уважением к себе. — Надо ведь увидеть материал, что он из себя представляет…
Фамусов прервал меня:
— Я сказал тебе, какая у меня очередь на это предложение? Берешься сейчас тебе покажут и материал, и монтажную тебе в распоряжение… Хочешь быть автором клипа? — Он посмотрел на часы. — Мне пора идти. Да? Нет?
Автором клипа! Он засаживал мне крючок не в глотку, а в самый желудок.
— Гонорар, Ярослав Витальевич, — вспомнил я о краеугольном камне цивилизации, разговором о котором было прилично дать согласие, не потеряв лица. — Что гонорар?
— Еще и гонорар? — поднимаясь, изобразил на лице удивление Фамусов. Но тон его явствовал, что это шутка. — Пятьсот целковых американскими. Больше не получается! — тут же пресек он любые поползновения с моей стороны поторговаться.
Произнося это, он уже двигался к двери, и я вынужден был последовать за ним. К своему эспрессо я не успел даже притронуться, и теперь ему была уготована жалкая участь стечь в канализацию девственным.
В приемной Фамусов, указав на меня секретарше, приказал ей проводить «молодого человека» к некоему Финько.