Солнце сияло
Шрифт:
— Нет, ты не прав. Он просто столько в андеграунде просидел… у него мозги, конечно, вскипели. Его у нас до сих пор признавать не хотят, а на Западе знаешь как ценят?
— И канал бы тогда на Запад, где его ценят. Что он вернулся?
— Нет, тут все не так просто. — Юра, говоря это, взялся даже на миг за косичку. — Ценить ценят, а тоже не очень хотят чужаков пускать. Своя тусовка, свои понятия — и вдруг здрасьте, кто-то из России приперся.
— Так он же говорит, ему хорошо в андеграунде.
Юра покачал головой. В этом его движении была особая, весомая значительность.
— Нет, это непросто все.
Он дорожил отношениями с Бочаргиным, он ставил их выше отношений с другими (например, со мной), — это было ясно еще и по вчерашнему его поведению.
— По-моему, Юра, — сказал я, — не много тебе уютней с ним, чем мне.
— Да нет, тут о чем говорить, — Юра усмехнулся. — Конечно, неуютно.
— А что же ты тогда с ним пасешься?
Юру, судя по тому, что он опять взялся за косичку, внутренне передернуло.
— Он с какими связями приехал, ты понимаешь? Мне как музредактору его связи можешь представить как нужны? Я «роллингстоунзам» позвоню, они мне что, клип свой бесплатно у нас прокатать дадут? А я их должен дать. А денег у меня на них — ни копья. Просек теперь?
Я просек. И оценил прямоту Юриного признания. И — едва не физически ощутил, что простил его.
— А как ты сам к его музыке? — спросил я.
— Вполне положительно. Представь: если мне нравится, что ты делаешь, а я говорил, вы похожи, так нравится мне его музыка или нет?
Это было слишком витиевато, чтобы действительно означать то, что он сказал.
— У тебя есть какие-то его записи? — Я решил, мне нужно самому услышать Бочаргина.
По лицу Юры я видел, он раздумывает, что мне ответить.
— На диске, — сказал он затем. — Специальная аппаратура нужна для прослушивания.
Он хотел, чтобы я отказался от своей идеи услышать Бочаргина! По его мысли, я должен был это сделать: кто тогда и имел понятие о компактах единицы, у меня дома он не видел и следа какого бы то ни было моего знакомства с последними мировыми достижениями в области звукозаписи. Мысленно я поблагодарил Иру за новогоднюю ночь, принесшую мне это знакомство.
— Отлично, — обрадовал я Юру. — На диске! Это он где, на Западе записывался?
Юра смотрел на меня с удивлением и недоверием.
— Да что ты, это там какие бабки! Здесь уже. Есть одна студия, оборудована. А что, — спросил он затем, — у тебя есть на чем слушать?
— А как же, — сказал я.
Юра был обезоружен. Кто знает, может быть, в каком-нибудь углу у меня действительно стоял и ждал своего часа нераспакованный музыкальный центр. А для плеера и вообще много места не требовалось.
— Принесу, — сказал он. — Конечно.
— А пылесосом вас что, угощали вчера? — спросил я, чтобы закрыть тему, которая, собственно, была и исчерпана, и по какой-то непонятной причине ломала Юру.
— А, этот хрен с пылесосом! — тотчас оживился Юра. — Ну, скажу тебе, ты вовремя смылся. Он всех достал! Он три часа про свой агрегат без остановки порол. Его никто остановить не мог — вот натаскан!
Тут я уже расхохотался:
— И Бочаргин снес, не выставил?
— Ну у него же пылесос этот никто не крал. Бочар кайф ловил. Он любит такие штуки.
Так на этой веселой ноте мы и завершили нашу кофейную встречу. Разойдясь вполне довольные друг другом и вновь друзьями.
А три дня спустя (два из которых были потрачены на поиски фирмы, которая поставляла бы в Москву плееры для лазерных дисков), сев в кресло и впрягши голову в дугу наушников, я нажал на плоской округло-квадратной пластмассовой коробке плеера кнопку пуска — чтобы поверить мнение Юры о Бочаргине собственным. Группа Бочаргина называлась «Гонки по вертикали». Композиция, с которой диск начинался, имела название «Саранча».
В ушах у меня звучно зашелестели ее крылья. «Эмулятор три», на котором, должно быть, и сэмплировался этот звук, был синтезатор что надо.
Я прослушал три вещи и освободил себя от наушников. Мне все было ясно. Бочаргин драл у «Кинг Кримсон» без стеснения и жалости. Почему мы и были похожи. Но я-то совпал с «кингами», абсолютно не зная их, а Бочаргин не мог их не знать. И как я совпал — манерой. А Бочаргин просто драл у них. Драл и раскрашивал под свое.
Чего Юра не мог не видеть. Прекрасно видел. Почему его так и ломало давать мне диск. Но вот почему он решил свести меня с Бочаргиным?
Сколько, однако, я ни задавал себе этот вопрос, ответа на него я не видел. И, возвращая Юре диск Бочаргина, не стал ничего говорить. Отдал и отдал. И он, взяв его, не спросил, как было бы естественно: «Ну что?». Взял и взял. Я отдал, он взял — и все.
Временами, правда, этот вопрос — зачем? — начинал вновь донимать меня, но я не мог ничего объяснить себе. Я не знал — а и откуда было мне знать? разве кому-то дано такое? — что все основные узлы моей жизни уже завязаны, будут теперь только затягиваться еще туже, и Бочаргин — один из них.
Летом того года я легализовал свое пребывание в Москве, поступив в университет. Это был один из тех во множестве возникших в ту пору университетов, которые учили чему-нибудь и как-нибудь и главное достоинство которых было в том, что они давали отсрочку от армии сильной половине человечества, а также имели платные отделения, куда можно было поступить без экзаменов. Я не нуждался ни в том, ни в другом, сдав вступительные экзамены между прочими своими делами и набрав более чем проходной балл, но все же мне нужно было ублаготворить родителей — раз, а кроме того, несмотря на уверения Конёва, что все дипломы о высшем образовании не стоят теперь и гроша, во мне за прошедший год вызрело подозрение, что диплом — своего рода защита (от слова «щит») и, хотя бы в таком качестве, он может в жизни понадобиться это два. Единственно что я выбрал для учебы университет, в котором не требовалось учиться. Не требовалось ходить на лекции, писать курсовые, сдавать экзамены в конце семестра. За все была установлена твердая такса (только, в отличие от платного отделения, неофициально), и если ты неукоснительно держался этих негласных правил, никаких проблем не возникало. Я наезжал в университет по мере необходимости опускать денежку в таксометр, тот с исправностью хорошо отлаженного механизма принимал ее — и в зачетке появлялась нужная запись. Нет, кое-какие экзамены я все же сдавал и за пять лет, которые числился студентом, сочинил несколько курсовых, но, видимо, то были какие-то особые случаи. И если бы сейчас среди вороха своих документов я не имел синего картонного складня с вытисненным на нем словом «Диплом», я бы не был уверен, что числился где-то студентом, да еще дневного отделения.