Солнце сияло
Шрифт:
Время может растягиваться, сжиматься, лететь, ползти, может быть незаметно и, напротив, с назойливой бесцеремонностью заявлять о своем существовании.
Оборачиваясь сейчас в тот 1993 год, вернее, в его вторую половину, начиная с майских праздников, я испытываю чувство восторженного потрясения. Я прожил за те восемь месяцев, двести сорок пять дней, целую жизнь.
Интервью, после того, как я по срочному поручению Конёва сделал в День международной солидарности трудящихся первое, неким решением судьбы стало для меня определяющим жанром. Я лепил их, случалось, по два в неделю. И это были не новостные интервью — для перебивки кадра, оживления сюжета, интервью-комментарий, — а интервью-беседы. Я стал в программе главным специалистом
Слух обо мне прошел по всей Руси великой, и у меня зазвонил телефон: кто говорит? — слон! Собственно говоря, это не шутка, почти так все и было. Звонили мне по одному и тому же поводу: выражая желание появиться на экране в роли интервьюируемого. Какие люди звонили! С каких олимпийских высот власти и бизнеса они спускались, чтобы засвидетельствовать мне самое искреннее почтение и уважение. Правда, звонили не они сами, а их референты, помощники, секретари, заместители, но то, что эти референты-заместители мне свидетельствовали и выражали, они делали от имени своих боссов.
Вот когда джинса сама покатилась в руки. Теперь у меня не было отбою: вот они, американские президенты, на, возьми, да побольше, не жалко!
Но тут обнаружилось, что мое знание себя было недостаточно полным. Я не мог гнать джинсу! Я не мог брать левые деньги! Оказывается, одно дело звонить самому, как бы продавая некий товар, пусть это всего лишь эфирное время, и совсем другое — если покупают тебя, а ты, получается, себя продаешь. Мне звонили, расшаркивались передо мной, соблазняли, а я говорил «нет». Я был, как кремень, из меня можно было бы высекать искры. Так для меня и осталось единственным способом добычи денег посредничество между Борей Сорокой и Бесоцкой, между Борей и еще парой программ, где у него не имелось своих людей. Впрочем, и кроме Бори Сороки завелись у меня знакомства подобного рода, у всех была нужда в контактах, и мелкой нарезкой в карманы мне сыпалось. На большее я не претендовал. В общем, я думаю, если мне что и зачтется на Страшном суде (если, конечно, он состоится), так то, что я не гнал джинсу. Когда все вокруг меня только этим и занимались.
Залетевшая ко мне в карман капуста выпархивала оттуда без особых задержек. В основном я тратил ее по всяким ночным и не очень ночным клубам, куда чаще всего ходил в компании Юры Садка. Что мы делали в клубах, нужды объяснять, естественно, нет. Клеили девочек. Что еще делать в этих заведениях. И девочки приходили туда за тем же самым — чтобы их подклеили. Так что процесс клеежа был прост, как мычание, если процитировать еще одного классика. Главное, попасть на свой кадр, не рубить дерева, что взросло не для твоего топора, и при обоюдном желании сюжет обычно летел к кульминации даже быстрее, чем ты для себя наметил.
Оказавшись в постели, почти каждая тут же заявляла на тебя права как на своего парня. Но я-то совсем не мечтал ни о какой узде, не знаю, что должно было произойти, чтобы у какой-то из них получилось накинуть ее на меня. И на прогулки в сады Эдема я отправлялся, лишь облачившись в плащ. Без исключений. Я теперь был битый и пуганый. Некоторым, кстати, я бы вовсе не отказался хранить верность, и пусть бы она считала меня своим парнем, но после Иры уши у меня так и стояли торчком, я так и стриг ими, как лошадь в тревоге, и предпочитал, почуяв запах опасности, дать деру.
Что до Иры, то стакановские перекрестки то и дело устраивали нам встречи: в коридоре, лифте, буфете, гардеробе. Мы здоровались и проходили мимо друг друга, не делая попытки остановиться и заговорить. Привет, буркал я, привет, буркала она — и все, как в море корабли.
Однажды в клубе «У Лис'са», ныне уже не существующем, а тогда необычайно модном, хотя и непонятно почему, сарай и сарай, я столкнулся с Ларисой, Ириной сестрой. Она была с этим своим женихом, Арнольдом, который, впрочем, стал, может быть, уже и мужем, и она ему наконец давала. У нее был вид кошки, сцапавшей воробья и благополучно его слопавшей, у него — орла, воспарившего на такую высоту, которой дано достичь лишь редким избранным. Я увидел их еще издали; они шли под руку по проходу между столиками, еще десять-двенадцать шагов — и мы бы сошлись. Но у меня не имелось никакого желания сходиться с ними нос к носу. Я развернулся спиной и, превратившись в соляной столб, стоял так, пока они не прошествовали мимо. Не знаю, понял ли Арнольд, что это был я. А Лариса-то меня узнала — потому что, миновав соляной столб, обернулась и попыталась встретиться со мной взглядом. Но соляной столб сделал вид, что слеп. Ожил, вновь развернулся на сто восемьдесят градусов и с места в карьер продолжил путь, которым шел до того, как увидеть их.
В тот год я узнал о себе много нового и любопытного — чего в себе и не подозревал и над чем не задумывался. Так, например, обнаружилось, мне противопоказаны проститутки. Однажды я позвал отправиться со мной в клуб Борю Сороку, он удивился моему предложению: «А на кой?» — и, получив ответ, расхохотался:
— У тебя что, избыток доходов? Проститутка дешевле! Купил по таксе — и все траты.
Проститутки приезжали к нему прямо сюда, в Стакан. Он заказывал им пропуск, они гордо пересекали линию милицейского кордона и поднимались на лифте в указанную комнату.
— Они млеют и тают, им как лестно, знаешь? — все похохатывая, продолжал просвещать меня Боря. — Им кажется, их по телевизору показывают, не меньше.
Впрочем, кроме дешевизны, у Бори были и другие причины предпочитать проституток — идейные, выделил он это слово голосом, вновь всхохотнув.
— Проститутка — это чистый кайф. Золото высшей пробы. Никакая блядь с ней не сравнится. Не в том дело, что они так искусны. Ты ее купил — вот в чем кайф. Не колышет тебя, чего она хочет, чего не хочет, какие у нее проблемы. Пользуешь ее — и все дело. Использовал — исчезни, как не было.
Мы разговаривали с ним, сидя на коричневом бегемоте кожаного дивана в переговорной комнате их офиса, он, как всегда, курил неподдельный «Филип Моррис», в паузы между хохотками на лицо ему то и дело выскальзывала его беглая тонкая улыбка, и в том, как покачивалась его нога в пятисотдолларовой туфле, заброшенная на колено другой, чувствовалось особое удовольствие, что доставлял ему наш разговор.
— Я, знаешь, беру пример с Чехова, — проговорил Боря. — Чехов большой мастак по проституткам был. Нигде никакого борделя не пропускал. В какой город приехал — тут же в богоугодное заведение. Это все чеховеды знают. Только не пишут об этом.
— Если они не пишут, откуда ты знаешь?
— Оттуда и знаю. Я ведь дипломированный филолог. И диплом у меня по Чехову был. И в аспирантуре тема диссертации — тоже по Чехову.
— А ты что, в аспирантуре учился? — Чему бы я удивился меньше, так тому, что Боря Сорока — агент какой-нибудь Интеллиджент сервис или тайный хранитель денег почившей в бозе КПСС: до того его лощеный вид не вязался с образом ученого мужа.
— Представь себе, в аспирантуре, — с удовольствием качнул ногой Боря. Единственный путь был при советской власти порядочному человеку как-то устроиться: защитить кандидатскую. На фиг теперь нужно. Видали мы эту филологию в гробу. Вместе с Чеховым, — добавил он. Однако не всхохотнув, а скользнув улыбкой.