Солнце в рукаве
Шрифт:
Возвращаясь обратно, дракон плакал от бессилия.
Хотелось сидеть дома и быть океаном – просторным, теплым и чувственным. Ласковым и плавным. Обнимающим. Кутаться в махровый халат, пить теплое молоко, смотреть в окно, на еще заснеженный двор. Может быть, включить Тома Уэйтса или Лу Рида, или кого-нибудь еще, у кого голос как объятия опытного любовника. Есть кремовые пирожные, и чтобы взбитые сливки таяли на языке, как выброшенные прибоем медузы на горячем песке.
– Одевайся, – сказал Данила. – Мы идем в клуб.
– В какой еще клуб? Я не хочу. Давай посмотрим что-нибудь.
Но Данила уже перебирал шелка Надиных балахонов – ему всегда нравилось самому выбирать для жены одежду, одевать ее, как послушную куклу. В последнее время Наде казалось, что он немного стесняется ее беременности, пытается скрыть от окружающих ее выпирающий живот. Это было немного обидно, но она старалась не зацикливаться на плохом.
Он выбрал белое шелковое платье с драпировкой и вязаной брошью-розой.
– То, что надо. Ты будешь как невинная принцесса в готическом замке.
– А ты уверен, что мой живот сочетается с понятием «невинность»? – усмехнулась Надя. – Данил, а может быть, ты сам сходишь, без меня?
На лице мужа появилось выражение детской обиды, которое давалось ему так хорошо, что Надя давно подозревала его в искусственности. Густые брови медленно ползут вверх и скрываются под растрепанной челкой, и даже глаза как будто бы меняют цвет – становятся как тоскливое в своей серости Северное море. В которое никто никогда не плюхнется с разбегу, в цветастом выгоревшем купальнике, с оранжевым надувным матрасом под мышкой.
– Ну ты же сама жаловалась, что мы никуда не ходим вместе.
– Но я имела в виду… Кино. Или кафе. Как раньше – съесть одно фондю на двоих, а потом ты курил бы кальян, и еще можно было бы взять с собою проспекты с колясками и наметить варианты…
Данила поскучнел, как нерадивый студент, которому предлагают написать курсовую про категорический императив, в то время как ему хочется слушать регги и целоваться на ночном бульваре.
– Ладно, ладно, – вздохнула Надя. – Я иду с тобой… А там не будет слишком шумно? Я в последнее время нервничаю, когда шум.
– Да что ты, – просветлел лицом муж.
А потом порывисто подошел к ней, поднял на руки и попытался закружить по комнате, как в легкомысленном французском кино. Но он никогда не был спортивным, а беременная Надя весила за семьдесят килограмм, поэтому ему пришлось аккуратно поставить ее обратно на пол.
– Это будет самая тихая байкерская вечеринка на свете! Я тебе обещаю! К тому же мы быстро уйдем. Поздороваемся со всеми, а потом тихо слиняем. И пойдем в какой-нибудь кабак, где фондю и что ты там еще хотела.
– Договорились, – улыбнулась она. – Тогда я быстро в душ.
Металлические отзвуки бас-гитар были слышны еще на подступах к окраинному клубу, где проходила вечеринка. Этот отвратительный Надиному слуху звук не мог перекричать даже гомон собирающейся толпы. Люди тянулись к клубу живыми ручьями, как муравьи. И что это были за люди. Массовка для фильма в жанре хоррор – у кого лицо раскрашено под Мерилина Мэнсона, у кого – жуткие белые глаза (специальные линзы, но даже если знаешь об этом, все равно становится немного не по
– Дань… Что-то мне это не нравится. – Она остановилась. – Ты говорил, что это тихая вечеринка.
Он даже не взглянул на нее. Крепко взял за локоть и продолжал тянуть, словно чувствовал неслышимый ей зов крови. Его глаза блестели, а лоб некрасиво вспотел.
– Это и есть тихая. Ты просто громких не видела. На «громких» – ад… Да мы ненадолго, Надюша, я же обещал…
Девица, проверяющая билеты, была похожа на Эльвиру, повелительницу тьмы. Всклокоченные черные волосы с пробивающимися седыми прядями, латексное мини-платье, ботфорты, неровно обведенный красным карандашом рот – будто крови напилась и забыла умыться. Она искоса и с кривоватой ухмылкой взглянула на Надино белое платье.
В небольшом подвальном зале было столько народу, что московский метрополитен в час пик в сравнении показался бы пустыней. Данила увидел каких-то знакомых, бросил ей: «Я сейчас», и растворился в толпе. Надя стояла в углу, прикрывая живот руками, и старалась дышать по системе тайского целителя Мантэка Чиа. Сосредоточенность на собственном дыхании помогала ей не думать о том, что происходит вокруг.
А вокруг – пили пиво, водку и текилу, целовались, подпевали патлатому солисту металлической группы, сам же солист прыгал по сцене и визжал так, словно у него в заднице был догорающий факел. Какая-то лысая девушка с грустными глазами вынула из кармана опасную бритву и с ничего не выражающим лицом провела лезвием по своей белой руке. Потом тупо посмотрела на проступившую алую жидкость и медленно слизнула ее кончиком языка. Надю затошнило.
Она решила пробиться к барной стойке, и, как ни странно, ей это удалось – народ удивленно расступался перед Надей, белым шелковым пятном в латексной толпе.
Попросила сок – мутноглазый бармен с колечком в брови, колечком в носу и бусиной в языке не с первого раза смог выговорить, что сока нет, из безалкогольных напитков имеются только «Тархун», но, когда Надя согласно кивнула, все равно принес ей водку. В тот момент, когда она готова была заплакать от бессилия, рядом появился Данила, словно из-под земли вырос. Он был уже нетрезв, его лицо раскраснелось, как в сауне, а на локте его висела рыжая особь с мелкими крысиными зубами и косым взглядом.
– Надюша! – Он заключил ее в пахнущие терпким свежим потом пьяноватые объятия, такие крепкие, что ей пришлось выставить ладони вперед.
– Я хочу уйти. – У нее дрожала нижняя губа.
Она знала, как Данила не любит проявления слабости. Чужие слезы его смущали, обезоруживали, ранили, он терялся, выходил из себя, кричал, и это было страшно. Однажды, еще в самом начале знакомства, расслабленный сангрией и августовским солнцем Данила рассказал ей, что мать, с которой он не общался больше десяти лет, была хронической плаксой. «Она садилась на табурет, закрывала лицо ладонями, начинала раскачиваться и подвывать. А я был маленький, мне было жутко. Казалось, что я виноват. Я был готов сделать все, что угодно, лишь бы она не плакала. А она это быстро просекла и пользовалась. Сука».