Солнце встает не для нас
Шрифт:
По всей видимости, самое большое преимущество снов наяву перед настоящими снами состоит в том, что они покорны нашей воле. Вот и сейчас, думая о Полинезии, где я провел когда-то блаженный месяц, я вновь переношусь на Бора-Бора, купаюсь в лазурной лагуне и доплываю до небольшой песчаной косы, на которую выбросило сирену. Ей трудно вернуться в родную стихию, потому что туловище ее заканчивается рыбьим хвостом. Я помогаю ей добраться до воды, мы становимся друзьями, я заключаю ее в объятия. Но это небезопасно. Сирена может заманить меня на глубокое место и потопить — Одиссей из меня никудышный. А если даже этого не случится, я вряд ли сумею утолить свою страсть: ног-то у нее нет, а хвост покрыт колючей чешуей. И тогда меня ждет кошмар почище того, что я испытал с девицей Тузекс, обернувшейся скелетом. Но, слава богу, на сей раз все обходится благополучно: усилием воли я вовремя превращаю сирену в обыкновенную женщину со всеми вытекающими отсюда последствиями. А когда она исчезает и я предаюсь новым грезам, мне чудится, что я оказываюсь на Таити, но не на пляже и не в лодке посреди лагуны, а в глубине острова.
На стволах кокосовых пальм, растущих вдоль дороги, видны таблички с надписью «тапю». Я не сразу соображаю, что это местная и подлинная орфография слова, которое давно прижилось у нас на Западе. Таитянское «ю» произносится почти как «у», а «п» звучит довольно близко к «б», так что в общем получается «табу». Не удивительно ли, что мы позаимствовали это слово, обозначающее (а порой и предписывающее) моральные запреты, из языка островов, где запретов такого рода почти не существует?..
«Табу» обозначает там главным образом право частной собственности: «Не трогайте эту кокосовую пальму, но не потому, что этого нельзя делать, а потому, что она принадлежит мне». Таблички эти можно видеть на Таити повсюду, и если они не украшают шеи местных красавиц, то лишь по той причине, что на острове не особенно развито понятие верности.
На Западе же слово «табу» превратилось в синоним категорического запрета, относящегося подчас к возможности затронуть какую-либо проблему, задать тот или иной вопрос. Мне в голову приходит забавная мысль, что таблички, висящие в Полинезии на стволах кокосовых пальм, можно было бы развесить на подлодке чуть ли не всюду.
— При какой температуре манипуляции с реактором становятся опасными?
— Табу!
— Какова предельная глубина погружения ПЛАРБ?
— Табу!
— Какова максимальная скорость атомной подлодки?
— Табу!
— Сколько времени требуется для запуска всех ее шестнадцати ракет?
— Табу!
— На каком расстоянии от поверхности они запускаются?
— Табу!
— Что происходит после запуска?
— Табу!
— Каков маршрут нашего теперешнего рейса?
— Табу!
Хотя, по правде говоря, наш теперешний поход «табуирован» лишь до известной степени. Рано или поздно маршрут перестает быть тайной, хотя бы частично, для «палубных» офицеров, в чьи обязанности входит поддержание курса; да и экипаж не оставляет без внимания колебания температуры за бортом, отзывающиеся внутри подлодки, и делает отсюда выводы о том, в каких морях она странствует.
Поразительное совпадение: как раз в тот миг, когда я об этом думаю, на пороге появляется Жакье, помощник стюарда Вильгельма, и вручает мне свежий номер бортовой газеты «На всех парах». Листая его, я натыкаюсь на карикатуры, изображающие нашу подлодку. Ей придано человеческое обличье, хотя трудно понять, мужчина это или женщина; эти забавные фигурки разбросаны по всей географической карте, одни — у кромки льдов, другие — в тени кокосовых пальм. Подпись гласит: «Догадайся, где мы?» На левой стороне страницы, в виде объяснения, воспроизводится вырезка из какой-то центральной газеты.
Я с изумлением читаю:
«Наш ответ на ракеты СС-20. Сооружение военно-морской базы в Новой Каледонии, позволяющей принимать французские атомные подлодки, является началом нового этапа нашей ядерной стратегии. На сегодняшний день в море постоянно находятся три наших ПЛАРБ. Одна из них патрулирует берега Норвегии, угрожая Москве и ее окрестностям. Вторая скрывается в глубинах Эгейского моря; ее цель — уничтожение советского военного флота у побережья Крыма. Третья курсирует в Индийском океане. Ее ракеты должны, пролетев над Пакистаном, стереть с лица земли Киев и отрезать от Советского Союза Среднюю Азию. Верховное командование считает, что именно она имеет наибольшие шансы на успешное проведение порученной операции. В сверхсекретном обращении министра обороны говорится, что подлодка, которая будет базироваться в Тихом океане, сможет достичь любой точки на советской территории. Это и есть наш ответ на их ракеты СС-20».
Я смотрю на часы. Пора взглянуть, что делается в лазарете. Проходя мимо командирской каюты, замечаю, что дверь ее открыта. Кеп сидит за письменным столом.
— Я вам не помешаю?
— Нисколько.
— Вы видели фотокопию статьи о новой морской базе в нашей газетенке?
— Видел. Но это же дичь! Подумать только, министр обороны распинается перед каким-то борзописцем, раскрывая ему маршруты наших подлодок! Да еще говорится о каком-то «сверхсекретном обращении»! Ведь маршрут каждой ПЛАРБ не только является государственной тайной, но и останется ею до тех пор, пока все подлодки не будут сняты с вооружения.
Я смотрю на него во все глаза.
— Вы хотите сказать, что и первый маршрут «Неустрашимого», во время его рейса пятнадцатилетней давности, до сих пор держится в тайне?
— В абсолютной тайне.
— А почему?
— Предположим, что тогда, в январе 1972 года, наш возможный противник засек и расшифровал акустическую сигнализацию «Неустрашимого». Если тогдашний маршрут «Неустрашимого» предать гласности, противник без труда сможет засечь его еще раз, потому что будет обладать и данными о его акустической характеристике, и координатами своей первой встречи с ним…
Когда приходит время выпить чашку чаю, я не застаю в кают-компании капитана, зато встречаю там обоих курсантов. Удобно устроившись в креслах, они с деловым видом обсуждают книгу генерала Копеля «Победить войну». Поскольку я ее не читал, мне интересно послушать их беседу.
— Согласись, — говорит Верделе, — что автор сам по себе человек симпатичный. Отречься от блестящей карьеры, уйти в отставку в сорок восемь лет, будучи уже заместителем начальника генерального штаба Военно-воздушных сил, с единственной целью — опубликовать книгу, где подвергаются сомнению официальные установки, — это свидетельство большого мужества, тем более что такое не часто встречается.
— Что ж, — отвечает Верду, — я согласен с тем, что редко встретишь генерала или адмирала, который отрекся бы от регалий ради защиты собственных идей. Но прогнозы Копеля — чистый бред.
— Это уж объяснит Верделе. У него самого склонность к поэтическому бреду.
— Копель исходит из предположения, что Советский Союз развяжет в Европе крупный военный конфликт и первым делом обрушится на Германию.
— А зачем ему это? — недоумеваю я.
— Как зачем? — спрашивает Верделе.
— Ну, с какой стати ему это делать? СССР — и без того огромное государство. Зачем ему рисковать ради увеличения своей территории?