Солнцеворот
Шрифт:
Зяблик именно так и думал, но промолчал. Этому его успела научить жизнь на корабле: молчать вместо того, чтобы говорить глупости.
— На убой нас пошлют, — вздохнул Нырок. — И остальных тоже. Если кто выживет, так это Ворон и такие, как он.
Нырок взял ещё один гвоздь и со злой силой вогнал его в палубу в совершенно неподобающем месте. Потом поднял голову и, сощурившись, улыбнулся Солнцу, будто против воли растянул губы.
— Ты не поклонился Реке, Зяблик?
Зяблик вздрогнул и мотнул головой. Рук он не резал, не пускал себе кровь, принося эту жертву Реке.
— Это правильно. Говорят, по поверьям вампиров, после смерти человек отправляется на Ту Сторону Алой Реки, и она становится чуть сильнее. А мы полетим к Солнцу и сделаем сильнее его.
Зяблик молчал. Он не хотел никого делать сильнее. Он хотел жить, хотел вернуть свою по глупости утраченную жизнь.
Нырок был вором. Он попадался бессчётное число раз. Отделывался плетьми, иногда проводил в каземате месяц-другой. Но в последний раз ему сказали выбирать: либо отрубят правую руку, либо — пожизненное. Нырок был из тех, кто предан Солнцу и знает о нем всё. Нырок не боялся боли, не боялся остаться калекой. Но он верил в то, что любое членовредительство — это кровавая жертва Реке, приносить которую он не намерен. Нырок выбрал пожизненное. И Зяблик до сих пор не мог понять, как мог человек, чья вера сильнее, чем у жреца сурии, сделаться вором.
— Скучаете? — выскочил откуда ни возьмись Чибис. — Отчего не позвали? Там целая прорва канатов, которые нужно перемотать и доложить о малейшей прорехе. Докладывать мне, я передам команде. Бегом, бегом, бегом!
Лишь ближе к закату над ними сжалились и «позволили отдохнуть» — выгнали на корму весь молодняк и заставили отжиматься до потери сознания. Зяблик, падая на палубу, не в силах ещё раз выпрямить трясущиеся руки, чувствовал, что жизнь из него уходит. Нырок был прав.
— Э, ты уснул? — гаркнул над ухом Чибис. — Или руки устали? Так ты о бабах подумай, глядишь, и без рук отжиматься получится.
Вокруг Зяблика разразился хохот. Зяблик, стиснув зубы, уперся в палубу и заставил себя выжать ещё раз.
Я не выдержу, не выдержу больше ни дня здесь.
И тут Зяблик вспомнил Покровительницу. Если придет ночью это волшебное существо, то он выдержит ещё один день. И ещё, и ещё, и ещё.
Зашло, наконец, неумолимое Солнце, и заключенные вернулись на нижнюю палубу. Разговоров почти не было слышно, все вымотались и хотели поесть и поспать. Вот, наконец, спустился по ступенькам огромный лоснящийся Чибис, помахивая половником. Следом за ним, пригибаясь под тяжестью огромного котла, плелся безымянный заключенный. Если он споткнется, еду придется слизывать с пола, так уже раз случилось. Потом незадачливого носильщика лупили половину ночи, но и это послужило слабым утешением голодным мужикам.
— Подходить по одному, — гаркнул Чибис. — Не толпиться. Увижу толкотню — унесу обратно.
Странно, думал Зяблик. С чего это Чибис встал на раздачу? Обычно кого-то из них назначают, а Чибис лишь присматривает вполглаза. Сам-то он, как Ворон и Орёл, и остальные серьезные зэки, убийцы, разменявшие не один десяток жертв, и просто высоко стоящие в иерархии воры, ел на средней палубе. Там у них были мягкие тюфяки, еда получше, и порой, говорят, перепадало даже вино.
Сегодня из котелка тянуло гороховой похлёбкой. И после стольких дней ухи Зяблик едва не подавился слюной. Влез в очередь впереди Нырка, случайно задев его плечом, почти оттолкнув. Нырок подчинился, встал сзади. Зяблик хотел извиниться, но не мог отвести глаз от вкусно пахнущего котла. И потом, разве Нырок не понимает? Он, Зяблик, остался без завтрака, ему сейчас хуже всех. У него даже деревянная миска в руках дрожит, и как он будет подносить ложку ко рту — сам пока не знает.
Целая жизнь пролетела, пока дошла очередь. Зяблик, давясь слюной, протянул миску. Он не сразу понял, что ему что-то говорят.
— А? — поднял он взгляд на сытую рожу Чибиса.
— На! — рявкнул тот. — Не задерживай. Плохо работал, говорю. Завтра подходи.
И, прежде чем Зяблик успел что-то сказать, Чибис пнул его в грудь. Легкий, истощавший Зяблик кубарем улетел к борту под сдержанное хихиканье заключенных. В полный голос хохотал только Чибис. Остальные либо ели, либо пожирали взглядом еду. И все слишком устали, чтобы злорадствовать.
Зяблик плакал, прижимая к груди пустую миску. Не соображая, что делает, он поднес её ко рту и принялся глодать край. Дерево впитало отголоски вкуса ухи, и вскоре Зяблику померещилось, будто он ест.
— Дай сюда, — вырвал кто-то у него миску.
Зяблик дернулся, но замер, увидев, как в миску его льется густая похлебка. Нырок щедро отполовинил ему от своей порции. При этом он сидел спиной к Чибису, закрывая от него то, что делал.
— Ешь быстро, не светись, — шепнул Нырок, и сам отправил в рот ложку. Знал, что если Чибис увидит, то и у него пайку отберёт, не только у Зяблика.
Зяблик набросился на еду. Мало, до обидного мало, но — куда лучше, чем ничего. Вылизав дочиста миску, Зяблик почувствовал, как на место отчаяния приходит злость.
— Я поспрошал, — шепнул меж тем Нырок. — Завтра-послезавтра с тебя слезут. Ты, главное, веди себя смирно. В глаза не смотри, не дёргайся, подчиняйся.
Завтра-послезавтра Зяблик так бы себя и повел, без подсказки. Но теперь, когда в желудке переваривалась горячая еда, он не мог унять злости. «Я им покажу, — думал он. — Они у меня ещё посмотрят!».
Что покажет, что посмотрят, и кто «они» — об этом Зяблик старался не думать. Ему казалось, что от одного храброго злого взгляда враги разбегутся. Но это будет завтра, завтра. А сегодня — пора спать.
Ночь укутала заключенных одним на всех покрывалом, и вскоре стихли шепотки, перестали ворочаться измученные тела. Зяблик не спал, прислушиваясь к дыханию спящих. Внутри него всё то горело, то схватывалось льдом. О сне не могло быть и речи.
«Надо, надо поспать, — шептал голос разума. — Как ты выдержишь завтра такой же кошмар, если ещё и не выспишься? Завтрака опять не будет, а на верхней палубе Нырок не сможет с тобой поделиться». И Зяблик закрывал глаза, начинал считать вдохи и выдохи, но холодная ярость разгоралась внутри, и его начинало трясти. Дыхание становилось резким, прерывистым, а глаза без толку пялились в темноту.
Может быть, Покровительница лишь померещилась ему. Может быть, зря он сейчас надеется, ждёт. Может, не стоит и думать об этом, а лучше ещё разок постараться уснуть, и тогда она привидится снова.
Как будто холодком повеяло в помещении, где ветру взяться было неоткуда. Зяблик содрогнулся, и в следующий миг ощутил прикосновение. Легкое, почти неразличимое — губы скользнули по шее, потом укол и — блаженство. Зяблик тяжело выдохнул в темноту. Какое, должно быть, глупое, блаженное выражение сейчас на его лице! Веки стали смежаться. Но вдруг сладкий «поцелуй» прервался, и Зяблик услышал ласкающий ухо шепот: