Солнечная аллея
Шрифт:
— Пойми, Марио, меня это просто достало до потери пульса. Говорю тебе, я художница, а что прикажешь мне тут рисовать? Когда нужна вообще только одна краска, серая, и все вокруг на один фейс, который ты уже видеть не можешь. Знаешь, мне однажды подружка-закадыка, оттуда, ну, из-за бугра, краски ихние прислала, за которыми у нас тут все гоняются, потому что они такие яркие и всякое такое. Так веришь ли, я не знала, что с ними делать. Яркими-то красками что мне тут писать? Вот помяни мое слово, у них ума хватит: они еще отменят краски. Если даже красные знамена у них блекнут, значит, они взялись за дело всерьез. Что же удивляться, что все отсюда сваливают?
И в этот миг, словно по мановению волшебной палочки, действительно погас свет. Марио и экзистенциалистка очутились в кромешной тьме. Разумеется, это была обычная авария электросети, но она произошла как по заказу, да еще и в приграничной зоне. Такого, кстати, еще не бывало — чтобы в приграничной зоне свет вырубился. Экзистенциалистке стало настолько не по себе, что она всхлипнула и бросилась Марио на шею.
— Кранты, Марио! Похоже, мы и вправду последние остались. Они нас тут забыли. Хоть ты теперь меня не бросай. Меня и нашего бэби.
Марио ушам своим не поверил.
— Бэби? — переспросил он.
Экзистенциалистка кивнула. Так Марио узнал, что ему предстоит стать отцом.
Ток на нашем кончике Солнечной аллеи вырубился в тот роковой миг, когда восточногерманский пограничник наконец-то решился подключить к социалистической энергосети японскую стереосистему. Тут же где-то закоротило, полыхнуло, треснуло — и свет погас во всей округе, а заодно и над нейтральной полосой. Упала темень, хоть глаз выколи. Пограничник, хорошо знакомый с теорией заговоров, мгновенно сообразил, что это вражеская провокация, что японская стереосистема — на самом деле троянский конь мирового империализма, специально подброшенный в руки доблестной таможни, чтобы устроить аварию в системе энергоснабжения. Поэтому он немедля объявил боевую тревогу.
— Боевая тревога! — заорал он и пульнул в небо осветительной ракетой, целясь прямо в полнолицую луну, из-за которой, похоже, все в ту ночь были взбудоражены чуть больше обычного.
Едва первая осветительная ракета взлетела в воздух, супруги Куппиш поспешили на крышу, чтобы лучше видеть происходящее. А посмотреть и вправду было на что: от восхищения они обняли друг друга за плечи и то и дело вскрикивали «ох!» и «ах!». Такого фейерверка они отродясь не видывали — ни на Новый год, ни на День Республики, а уж на молодежных фестивалях и подавно.
Ясное дело, и у Михи с Волосатиком ток тоже вырубился. Причем до того, как они успели шлангом до письма добраться. И пока они этот шланг обратно вытягивали, их засекли пограничники. В нервных, мерцающих вспышках многих ракет их выхваченные из темноты тени размножились и панически заметались по стене. К ним добавились и совсем уж загадочные и тоже мечущиеся тени сооруженной Волосатиком и Михой диковинной конструкции. Короче, со стороны все это сильно напоминало вылазку террористов: тени прыгали, носились, то стремительно сближались, то разбегались прочь, то увеличивались, то разом исчезали. Никому из пограничников и в голову не пришло, что это всего-навсего двое юнцов при помощи пылесоса и длиннющего шланга пытаются выудить с нейтральной полосы любовное письмо. В столь призрачной и зловещей круговерти света и тьмы просто невозможно выглядеть безобидно. А тут еще и полнолуние.
Когда треснул выстрел, каждый на Солнечной аллее сразу понял: это не из ракетницы. И когда Волосатик, как подкошенный, рухнул на землю, все
Теперь настал черед Волосатика разреветься.
— Настоящая английская прессовка! — всхлипывал он, извлекая из пробитого конверта черные поблескивающие ломти. — Новая была! Запаянная! И обе, обепропали! Ведь это был дубль! — Волосатик был безутешен.
— Волосатик, если бы это был сингл… — начала было экзистенциалистка, но не отважилась свою мысль продолжить.
— Да, Волосатик, одной бы не хватило, — договорил за нее господин Куппиш.
— Да, конечно! — давясь слезами, согласился Волосатик. — И все равно!!!
И тут Миха увидел, как с полосы смерти через стену, словно птица, летит его любовное письмо. Летит и горит синим пламенем. Искра от падающей ракеты подпалила его, и теперь, поднятое в воздух энергией собственного сгорания, оно, уже черным, почти невесомым, обуглившимся лепестком, медленно пикировало на наш кончик Солнечной аллеи, откуда когда-то столь коварно упорхнуло. Миха смотрел, как горит письмо, а когда оно догорело, взглянул на Мирьям. И та вдруг сразу поняла, что случилось. Разумеется, не во всех подробностях, но она догадалась, что этот выстрел как-то с ней связан.
А через несколько дней Миха и Мирьям опять встретились на улице. В том году это был один из последних теплых денечков. На Мирьям было только легкое летнее платье, а под ним сверху вообще ничего. Миха как раз разворачивал мороженое, эскимо на палочке, и когда Мирьям принялась вдруг изливать ему душу, он с этим эскимо так и замер, не отваживаясь лизнуть, вероятно, ему это казалось недостаточно круто,хотя само слово тогда еще было не в ходу. Так он и стоял, а тающее мороженое тягучей струйкой стекало по руке и капало с локтя.
У обоих на душе кошки скребли. Мирьям явно недооценивала сердечные раны, которые она Михе нанесла, а Миха понимал, что в своем безумном стремлении заполучить письмо чуть не погубил товарища. И не родись Волосатик в рубашке, Михе, может, сейчас бы и жить уже не хотелось. По крайней мере, вся его последующая жизнь была бы омрачена. Впрочем, к чему все эти если бы да кабы?..
Мирьям тем временем как бы невзначай перевела разговор на свой «западный комплекс». Ей ужасно жаль, что она причинила Михе столько страданий, встречаясь с западными ребятами. Она пыталась объяснить Михе, что «эти» всем, всегда и все норовят предписывать, что «эти» все норовят запретить. Под «этими» она, разумеется, имела в виду не западных парней, а родное начальство, начиная от Эрдмуте Лёффелинг и выше. Всех, кто имеет право приказывать.