Солнечная буря
Шрифт:
Ребекка откидывает голову назад. Устала. Как она устала.
— А теперь, — обращается она к Весе Ларссону, — ты все мне расскажешь. Пока ты говоришь и придерживаешься правды — будешь жить.
— Ко мне пришла Санна Страндгорд, — хрипло говорит Веса. — Она была… вся в слезах. Дурацкое выражение, но ты бы ее видела.
«Я буквально вижу ее перед собой, — думает Ребекка. — Волосы распущены, она вся как одуванчик. Не знаю другого человека, которому так к лицу были бы слезы и сопли».
— Она сказала, что Виктор покусился на ее дочерей.
Ребекка бросает взгляд на девочек. Они по-прежнему привязаны к кровати, с тряпками во рту, но она боится
Они дышат. Они живы. Она скоро придумает, что делать дальше.
— В каком смысле покусился?
— Не знаю точно — Сара обмолвилась о чем-то, и она обо всем догадалась. Я так и не понял, что произошло. Но я пообещал поговорить с Виктором. Я…
Он осекся.
«Она сбивает людей с пути истинного, — думает Ребекка. — Заводит их в лес и крадет у них компас».
— И что?
— Я повел себя как полный идиот, — жалобно произносит Веса. — Я попросил ее не обращаться в полицию или в социальную службу. До этого она уже разговаривала с Патриком Маттссоном. Я позвонил ему и сказал, что Санна ошиблась. Грозил отлучением от общины, если будет распространять слухи.
— Дальше, — нетерпеливо произносит Ребекка. — Ты поговорил с Виктором?
Ружье, лежащее у нее на ноге, становится все тяжелее и тяжелее.
— Он меня и слушать не пожелал. Разговора вообще не получилось. Он вскочил, наклонился над моим письменным столом и стал угрожать мне. Сказал, что мои дни в качестве пастора сочтены — дескать, он не потерпит, чтобы пасторы наживались на деятельности общины.
— Торговый дом?
— Да. Когда мы создали «Виктори-Принт», я был уверен, что там все чисто. Или — я предпочитал об этом не думать, вот так. Идею подал нам один член общины, сам предприниматель. Сказал, что все совершенно законно. Мы переложили все расходы на торговый дом и получили от государства возврат налога с оборота. Естественно, община давала нам деньги на инвестиции, которые нигде не учитывались, но в наших глазах все имущество компании принадлежало «Источнику силы». Мне казалось, что мы никого не обманываем. И только когда я нарушил тайну и рассказал Томасу о подозрениях Санны и угрозах Виктора, мне вдруг стало ясно, что дела наши плохи. Томас испугался. Понимаешь? В течение трех часов весь мир рухнул. Виктор агрессивен и опасен для детей. Виктор, который всегда обожал малышей! Помогал проводить занятия в воскресной школе и все такое. Я был просто в шоке! И сам Томас испугался. Томас, который всегда был непоколебим, как бронзовое изваяние. Можно, я уберу руки с затылка? Очень болят плечи.
Она кивает.
— Мы решили, что поговорим с ним все вместе, — продолжает Веса. — Томас сказал, что Виктор нуждается в помощи, и что ему поможет родная община. И в тот вечер…
Он замолкает, и они оба глядят на Курта, который лежит между ними. Тряпичный коврик под ним окрасился кровью. Дыхание из посвистывания превратилось в тихое шуршание. И вот он перестает дышать. Становится тихо.
Веса Ларссон сидит, уставившись на тело. Зрачки его расширены от страха. Затем он смотрит на Ребекку и дробовик у нее в руках.
Ребекка моргает. Она начинает ощущать вялость и безразличие, словно рассказ Весы уже не касается ее. Но ей даже не приходится просить его продолжать, он сам выпаливает с бешеной скоростью:
— Виктор не пожелал нас слушать. Он заявил, что постился и молился и пришел к выводу, что пора навести порядок в общине. Внезапно в положении обвиняемых оказались мы. Он сказал, что мы менялы, которых надлежит изгнать из храма. Что все это — творение Господне, а мы готовы отдать его мамоне. И тут… о Боже милосердный!..
Веса жмурится, лицо искажает безобразная гримаса.
— Виктор указал пальцем на Томаса и что-то прокричал — я уже не помню, что именно. У Курта в руках была неоткрытая бутылка вина. Мы праздновали Вечерю Господню во время собрания. Он ударил Виктора по затылку. Виктор упал на колени. Курт был в просторном пуховике. Он засунул бутылку в карман и вытащил нож, висевший у него на поясе. Ударил Виктора ножом. Два или три раза. Виктор упал назад и остался лежать на спине.
— А вы стояли и смотрели? — прошептала Ребекка.
— Я хотел вмешаться, но Томас остановил меня.
Он прижимает кулаки к глазам.
— Нет, неправда, — продолжает он. — Я даже шагнул вперед, но Томас сделал едва заметный жест рукой, и я остановился, как дрессированная собачка. Тут Курт обернулся и подошел к нам. Я испугался, что он и меня убьет. Томас стоял с совершенно неподвижным лицом. Помню, я посмотрел на него и подумал — я где-то читал, что так надо поступать, когда на тебя нападают бешеные собаки. Не бежать, не кричать — успокоиться и стоять неподвижно. Так мы и стояли молча. Курт тоже ничего не говорил, просто застыл перед нами с ножом в руке. Потом повернулся и снова подошел к Виктору. Он… — Веса издал жалобный стон. — Ох, он пырнул его еще несколько раз. Вонзил нож ему в глаза. Затем запустил пальцы в глазницы и провел по своим глазам. «Все, что видели эти глаза, теперь видел и я!» — крикнул он. Он облизал нож, как… животное! Кажется, даже порезал себе язык, потому что из углов рта у него начала сочиться кровь. А затем отрезал Виктору руки. Тянул и крутил. Одну он засунул в карман куртки, а вторая не поместилась, и он уронил ее на пол и… Дальше я не помню. Помню, что Томас вез меня на своей машине вдоль по Норгевеген. Потом я стоял среди ночи на холоде, меня рвало прямо в снег. Томас все время что-то говорил. О наших семьях. Об общине. Что лучшее, что мы можем сделать в этой ситуации, — это хранить молчание. Задним числом я задался вопросом, знал ли он, что Курт был там. Или даже позаботился о том, чтобы Курт оказался там.
— А Гуннар Исакссон?
— Он ни о чем не знал. Он ноль.
— Эх ты, проклятый трус! — вяло произносит Ребекка.
— У меня дети, — жалобно ноет Веса. — Когда появляются дети, все становится по-другому. Сама увидишь.
— Не вешай мне лапшу на уши. Когда Санна пришла к тебе, ты должен был заявить в полицию и в социальную службу. Но ты… ты не захотел скандала. Испугался потерять свой роскошный дом и свою высокооплачиваемую работу.
Скоро она будет не в состоянии держать правую ногу согнутой. Если она положит ружье на пол, он успеет вскочить и ударить ее ногой по голове, прежде чем она снова поднимет ружье в боевое положение. Она плохо видит. В поле зрения появляются черные пятна, словно кто-то выстрелил в витрину из ружья для пейнтбола.
Вот-вот Ребекка потеряет сознание. Надо торопиться.
Она целится в него из ружья.
— Не делай этого, Ребекка, — просит Веса. — Это будет потом преследовать тебя всю жизнь. Я не хотел этого, Ребекка. Теперь все позади.
Ей хочется, чтобы он сделал что-нибудь. Попытался встать. Или потянулся за топором.
Может быть, ему стоит довериться. Может быть, он возьмет ее и детей в сани и отвезет назад. И придет с повинной в полицию.
А может быть, и нет. И тогда — пылающий огонь. Полные ужаса глаза девочек, которые бьются, привязанные за руки и за ноги к кровати. Огонь выедает плоть на их телах. Если Веса подожжет дом, никто ничего не расскажет. Виноватыми окажутся Томас с Куртом, а сам он выйдет сухим из воды.