Солнечная буря
Шрифт:
— Так что…
— Так что я точно не знаю, но, по всей видимости, он уже год не получал тех лекарств, которые ему необходимы. И что тут удивительного? Ты ведь сам видел их видеозаписи: «Выброси свои таблетки! Господь исцелит тебя!»
Некоторое время они стояли перед дверью подъезда. В двух квартирах окна не горели. Свен-Эрик взялся за ручку, Анна-Мария заговорила тише:
— Я спросила дежурного врача, что, по его мнению, могло произойти после того, как человек перестал получать депо-инъекции.
— И что?
— Ну, ты сам знаешь, каковы врачи. Они не могут ничего сказать по данному конкретному
Свен-Эрик помотал головой.
— Он сказал: «Слабые люди часто тянутся к церкви. И люди, мечтающие о власти над слабыми, тоже тянутся к церкви».
Несколько секунд они стояли молча. Анна-Мария видела, как снег заметает их следы, ведущие к крыльцу.
— Ну что, войдем? — предложила она.
Свен-Эрик открыл дверь, и они вошли в темный подъезд. Анна-Мария включила освещение. На табличке справа от двери значилось, что Бекстрём живет на втором этаже. Они поднялись по лестнице. Оба бесчисленное количество раз бывали в подобных домах, когда соседи звонили по поводу драки в какой-нибудь квартире. Атмосфера здесь была традиционной для таких подъездов — моча под лестницей, резкий запах моющего средства и штукатурки.
Они позвонили, но никто им не открыл. Послушали под дверью, но различили только звуки музыки из квартиры напротив. С улицы они видели, что в окнах света нет. Анна-Мария открыла щель для писем и попыталась заглянуть внутрь. В квартире было совершенно черно.
— Придется зайти в другой раз, — сказала она.
И был вечер, и было утро
День шестой
Часы показывают двадцать минут пятого. Ребекка сидит за крошечным кухонным столом в избушке в Йиека-ярви. Она смотрит в окно и видит свои глаза, отражающиеся в стекле. Кто-нибудь мог бы стоять снаружи и наблюдать за ней, а она и не заметила бы. Если бы этот человек прижал свое лицо к стеклу, его образ слился бы с ее собственным отражением.
«Прекрати, — говорит она себе. — Там ничего нет. Да и кто будет бродить в темноте в такую метель?»
Огонь трещит в камине, тяга в трубе порождает долгий звук на одной ноте, которому аккомпанируют завывающий ветер за окном и тихое гудение керосиновой лампы. Ребекка поднимается и кидает в печь еще пару поленьев. В такой буран надо постоянно поддерживать огонь, а не то к утру избушка промерзнет насквозь.
Жестокий ветер проникает через щели в стенах и вокруг старой выкрашенной темно-желтой краской двери. В дверь вставлено зеркало. Когда-то, еще до рождения Ребекки, эта дверь украшала вход в свинарник — ей рассказывала об этом бабушка. А до того красовалась где-то еще. Для двери свинарника она слишком красивая и прочная — скорее всего, когда-то висела в жилом доме, который потом разрушили, двери же нашли новое применение.
На полу лежат в несколько слоев бабушкины тряпичные коврики — помогают удержать тепло. Снег, который намело к стенам домика, тоже играет роль теплоизолятора. Вдоль северной стены тянется поленница, закрытая
Возле камина стоят эмалированное ведро с водой и ковшиком из нержавеющей стали и целая корзина дров. Рядом на старых номерах журналов лежат камни, разрисованные Сарой и Ловой. Камень Ловы, естественно, изображает собаку. Она лежит, свернувшись в клубок, засунув нос между передних лап, и смотрит на Ребекку, не отрывая глаз. Для верности Лова написала на черной спине собаки «Чаппи». Сейчас обе девочки спят в одной кровати, до ушей накрытые двойными одеялами. Их пальцы перепачканы краской. Прежде чем улечься, они втроем скатали матрасы, выдавливая из них холодный воздух. Сара спит с открытым ртом, Лова положила голову ей на плечо. Щеки у них порозовели во сне. Ребекка берет одно из одеял и вешает на изножье кровати.
«Защищать их не моя работа, — внушает она сама себе. — Завтрашний день пройдет, и больше я ничего не смогу для них сделать».
Анна-Мария Мелла сидит в своей кровати при свете ночника. Роберт спит рядом с ней. Она опирается на две подушки, прислоненные к изголовью, на коленях у нее — альбом Кристины Страндгорд с вырезками из газет о Викторе Страндгорде. Ребенок шевелится внутри; она чувствует ногу, которая упирается в стенку живота.
— Привет, маленький хулиган, — говорит она и похлопывает по твердому комку под кожей, где выступает нога ребенка. — Не бей свою старенькую мамочку.
Она разглядывает фотографию Виктора Страндгорда, сидящего на лестнице Хрустальной церкви в разгар зимы. На голове у него неописуемо безобразная зеленая вязаная шапка. Длинные волосы свисают с плеч. Он держит перед камерой свою книгу «Билет на небо и обратно». Улыбается. Лицо у него открытое и просветленное.
«Неужели он что-то сотворил с детьми Санны? — подумала Анна-Мария. — Ведь он сам еще мальчик».
Ее волнует мысль о завтрашнем дне и допросе детей.
«Но у тебя, по крайней мере, будет самый добрый в мире папа», — мысленно говорит она ребенку в животе.
Эти слова растрогали ее саму до глубины души. Она думает о маленьком существе. Ребенок родится совершенно готовенький, с десятью пальцами на руках и ногах — совершенно новая неповторимая личность. Почему во время беременности она каждый раз становится такой чувствительной и сентиментальной? Не может даже смотреть диснеевский мультик — начинает рыдать в три ручья в самый трагический момент, прежде чем все разрешится перед финалом. Неужели прошло четырнадцать лет с тех пор, как Маркус вот так же лежал у нее в животе? И Йенни, и Петтер, они тоже уже большие. Жизнь идет вперед с такой невероятной скоростью. Ее переполняет чувство безграничной благодарности.
«Мне и впрямь не на что жаловаться, — думает она, обращаясь к кому-то неизвестному над головой. — Замечательная семья, прекрасная жизнь. У меня есть все, чего только можно пожелать».
— Спасибо, — произносит она прямо в воздух.
Роберт поворачивается на бок, заматывается в одеяло, так что становится похож на гигантский голубец.
— Пожалуйста, — отвечает он во сне.
22 февраля, суббота
Ребекка наливает кофе в термос и садится за кухонный стол.