Солнечная сеть
Шрифт:
Гнева не было, была скорбь. Ещё несколько недель в садах по-прежнему — напрасно! — зрели огромные вкусные плоды, а потом, словно в насмешку, мемориальная площадка заросла огромными тисовыми деревьями, усеянными ядовитыми оранжевыми ягодами. В первые недели Рикки приходил туда осторожно и ненадолго, опасаясь каких-нибудь проблем. Но ничего не случилось; по всей видимости, Кинтия ничего не соображала или же соображала туго, по инерции, кое-как ощутив, что тот, к кому она относилась с симпатией, теперь исчез из её жизни навсегда. Ну что ж, теперь Юсуф — это просто пепел, а ему, Рикки, по-прежнему указывает путь его великая цель. Ему надлежит указать человечеству путь к звёздам, путь, достойный ангелов, а не людей. Об этом Морьер и разговаривал каждый день с Кинтией Астер, приходя на мемориальную площадку:
— Помни:
Чтобы не давать ей забыть, он шёл на любые меры. Инициированная им кампания забвения имён рядовых сотрудников Астрофлота приносила там, на Земле, свои плоды, передавая сосредоточенную духовную, а отчасти даже политическую власть в руки Морьера и его сторонников. Но здесь, на Луне, он делал всё возможное, чтобы Кинтия помнила о своём происхождении, о своей судьбе, о своём долге. Он даже перетащил из Феста, округ Юта, мемориальный камень на пустой могиле отца Кейта и Кинтии, на котором, в ставшей модным стилем древнегреческой манере, было высечено на мраморе его имя и даты жизни:
230–256
— Долг, долг, долг, долг…
Рикки ни себе, ни другим не забывал напоминать о долге. О великой любви Юсуфа Куруша уже сложили несколько запоминающихся легенд. Ему поставили бюст там же, на мемориальной площадке. Когда пришла весть о смерти Фейнмана, в рощах Кинтии торжественно почтили и его память, а слова «Вечная верность» стали девизом Звёздных — так Рикард Морьер называл своих идейных последователей из числа сотрудников Астрофлота, вставших под его знамёна под всеразрушающим давлением Земли. И Кинтия услышала! Звёздные, да и сам Рикки, начали менять свою природу. Шаг за шагом, живя в лунных рощах, они перестраивали свои организмы, чтобы выдержать адские условия космоса, пропасти и бездны пространства, куда им — ангелам Рикки Морьера, — предстояло рано или поздно низвергнуться, случись то по доброй воле или по совокупности обстоятельств. Более того, повинуясь просьбам и напоминаниям Морьера, Кинтия сделала Звёздных почти неуязвимыми, несокрушимыми для любого земного оружия — кроме такого, действие которых могло обратить их в жидкость, пар или поток плазмы. Звёздные стали личной гвардией Рикарда, гвардией, на которую опиралась его всевозрастающая власть и влияние. Теперь, когда Кинтию называли богиней, а Рикки Морьера — её верховным жрецом, это всё реже носило в себе снисходительный оттенок дружеской шутки. Силу Морьера и его влияние на Кинтию Астер понимали все, кто способен был хоть что-то понимать. Помимо всего прочего, Луна могла кормить все внеземные объекты Астрофлота, как минимум, в течение нескольких лет. Лунные рощи Кинтии и могущество Звёздных стали для Рикки Морьера той отмычкой, которая отперла человечеству будущего очередную, казавшуюся несокрушимой, дверь вверх, во Вселенную.
А потом, в трёхсотом году, несколькими группами учёных, даже не подозревавшими друг о друге, в обстановке строгой секретности были закончены все основные расчёты по созданию Змея-Ракеты. С этого момента Кинтия и её леса стали Рикарду Морьеру совершенно не нужны, а Звёздные окончательно обрели своё предназначение — свою роль личной гвардии Морьера. Начиналось новое строительство, новые заботы; пора было подобрать ещё одну отмычку и отворить очередную дверь в грядущее.
Такой отмычкой для Рикки должен был стать Кейт, прибывший в Солнечную Систему через восемь с половиной лет после начала строительства Змея-Ракеты.
Искра бессмертия. Солнечная Система. 310.06.15. Кинтия и Кейт
— Смотри, — сказал Кейт, указывая на кипящее море плазмы внизу, — это облако рукотворных искр — вот результат моей работы, вот возможная надежда человечества на жизнь для всех и на признание для каждого. Эти звёздные искры не только дают людям силу, подобную нашей с тобой природе. У них есть ещё и другая функция — они связаны в солнечную сеть, ретикулярную структуру, которая укрепляет и делает более эффективными самые сложные комбинации взаимных усилий. Каждая гранула, каждая ячейка сети помнит и знает, что она такое, с чьей волей она связана и какие результаты были достигнуты с её помощью. Это не
— С лихвой, — Кинтия обвила брата своим лучистым покровом, с восторгом разглядывая открывшиеся солнечные недра. — Но правильно ли я понимаю, что эти «искры» обеспечивают ещё и быстрый прирост коллективного усилия, отличный от простой суммы индивидуальностей?
— Да, конечно, — согласился Кейт. — И, в отличие от свойства «искр» запоминать достойные деяния, которое логично вытекает из их природы, над этим нам с Фейнманом пришлось крепко поработать. Иначе такая природа, как у нас, распадается неизбежно на простой ряд завоеваний личного могущества. Старое общество гибнет за ненадобностью, а новое не успевает народиться. Тогда итог — социальная эволюция начинается заново, племена звёздных троглодитов гоняют звёздных мамонтов и жарят их по звёздным пещерам. Это не наш выбор!
— Мне кажется, что много хуже другой вариант, — сказала Кинтия, — такой вариант, когда всё общество принуждено непрерывно совершать усилия, которые рядовой член этого общества не в состоянии охватить ни воображением, ни эмоциями, ни временем своей жизни. Тогда всякий, рождённый человеком, становится просто винтиком, оказывается легко заменяемым и незначительным элементом в колоссальном механизме общественной жизни. Это обесценивает каждого и ослабляет всех — кроме, конечно, горстки лидеров, выбившихся наверх и поворачивающих усилия общества в интересах придуманного ими блага. Тогда начинается парад отчаяния, свистопляска ослабевших душ. В лучшем случае, тогда люди придумывают себе бога, способного оценить каждого из них по достоинству — не при жизни, так хоть в посмертии. А в худшем случае наступает равнодушие, и тогдп общество, продержавшись ещё в силу некоторого времени за счёт инерции, внезапно перестаёт развиваться и гибнет, оставив после себя мегалитические руины недостроенных, неоконченных свершений.
— Я видел такое на Каллиме, — заметил Кейт, — там, где нынче живёт наша сестрёнка Ота. Там общество так и устроено: местные гуманоиды ходят строем, пилят напильниками детальки на конвейерах и изображают, что их очень волнует судьба грандиозных идей, предпринимаемых лидерами. Убить миллионы, скажем, ради научного эксперимента? Для тамошних правителей это легко, а восполнение трудовой силы они осуществляют ещё проще — увеличив продолжительность рабочего дня для остающихся и обвинив тех, кто погиб, в том, что они вызвали своей смертью такой результат. Это настоящий муравейник, Кеи! И ужас в том, что здесь, на Земле, я вижу немало предпосылок для возникновения такого же муравейника. Ради достижения далёких звёзд и свершения великих планов, конечно же!
— Ты тоже боишься Рикки Морьера? — неожиданно спросила Кинтия.
— Я опасаюсь его, но не боюсь. Боюсь я той среды, которая его породила. Ведь он же велик, по-настоящему велик! И что, какие блага Земля имеет от этого величия на выходе?! Да ведь в нормальном обществе таких на руках должны носить, расстилать перед ними ковровые дорожки… А почему ты спросила именно про Морьера?
— А я боюсь его, — призналась Кинтия, — почти безотчётно, но очень сильно. Он злой. Это, наверное, звучит по-детски, но это так. Злой и плохой. А у меня перед ним есть долг.
— Долг? Какой ещё долг?
— Я обещала, что он будет первым, с кем я поделюсь своей природой здесь, в Солнечной Системе. Он говорил, что иначе эта сила уйдёт из рук тех, кто заинтересован в Астрофлоте и в продолжении космической экспансии. И он, пожалуй, прав. Ему, им всем, противостоят не менее могучие общественные силы, которые давно уже обесценили, отравили, уничтожили саму идею движения к звёздам. Здесь поневоле станешь фанатиком! И всё же, я очень боюсь Рикки Морьера и не доверяю ему!