Солнечное дерево
Шрифт:
Посидел Буслай на медвежьей спине, подышал глубоко. Ждал, сила не вернется ли, да не дождался. Северный ветер подул, колючим снегом швыряя, по потной спине лютый озноб пробежал. В глазах огненные круги да искры разноцветные плавали, и мучила охотника нестерпимая жажда.
«Как бы из Ветлуги-матушки воды испить!» — еле слышно молвил Буслай. Встал и поплелся к дому, на заход солнышка, тихо, как больной старик. Он шел, изредка снежку прихватывая, но жажда не пропадала, а слабость с каждым шагом увеличивалась.
Поздним вечером, когда солнце за лес спряталось, добрел он до Ветлуги родной. Выбрал место, где был потоньше ледок, пробил дырку дубовым колом и воды речной досыта напился. Потом на берег заснеженный выбрался и присел отдохнуть.
«Как бы огонек-костерок развести… Только нет у меня ни огнива, ни топорика — все в снегу затоптал супостат-медведь!» — так тихо молвил охотник Буслай да тут и забылся, заснул намертво. Здесь и нашли его люди застывшего, с рукояткой дубовой от рогатины, с ледяными сосульками в бороде и усах, с глазами закрытыми.
С той самой поры это место — урочище, где охотник погиб, стало называться Буслаевым яром. Потом одной весной Ветлуга задурила и новым руслом пошла, и осталось тут озеро-старица с тем же именем. Спустя много лет сюда люди жить пришли, облюбовали место и дома построили. И выросла на берегу той старицы деревня Буслаево. Здесь бы и сказке конец, но диво-дивное: по горе крутой, где девчонка Аниска домой с ведрами шла, на другой же год заплодоносили дикие яблони румяно-багряными яблоками. И весь берег Ветлуги загорелся урожаем яблок невиданных, румяных, сладких как мед, мягких и рассыпчатых. И прозвали люди эти яблоки «Анискиными щечками», сладким яблоком анисовым.
Сказка о первом пчеловоде
В самые давние времена жил в заволжских лесах охотник с семьей. А семья у него была немаленькая, только успевай еды припасать. Хозяин в лесу мясо добывал, жена его в поле работала, зерно собирала и на ручных жерновах молола, а дед с бабкой за домом и внучатами следили. Изредка дед с бабкой приносили из леса и угощали всех то сладкими ягодами, то корнями душистыми. Но и после этого и взрослым и детям словно не хватало чего-то.
Как-то утром охотницкая жена сказала мужу:
— Приснился мне чудный сон, будто заколол ты в лесу лохматого бурого зверя, из тех, что ягоды обсасывают. Вдвоем мы его домой принесли и свежевать начали. А зверь обернулся вдруг бочонком дубовым, в каком мы зерно храним, а в нем полным-полно киселя тягучего, как сосновая смола, душистого, словно цветы лесные, и такого сладкого — ну слаще самой сладкой ягоды! Только успела я его попробовать, как тут же проснулась. И к чему бы мог быть такой странный сон?
— Хороший сон, — сказала бабка, — такой сон удачу сулит!
Дед промолчал, а женщины стали охотника в лес торопить.
Была середина лета, стояла жара, и липа цвела.
Охотник оделся легко, взял топор да копье и в лес на промысел пошел. Выследил он мохнатого бурого зверя, какой жене приснился, и стал к нему сзади подкрадываться.
А зверь-мохнач, ворча себе под нос, не торопясь, но споро шел на косолапых ногах, как на колесах, по лесу катился. И приковылял к толстому дуплистому дубу. Тут охотник за кустами затаился, а зверь на задние лапы поднялся и нацарапал на дубе свою мету-примету. Потом на дуб забрался, из дупла лапой что-то достал и в пасть отправил. Почавкал, облизнулся и снова лапой в дупло полез.
Кругом летали и жужжали пчелы, стараясь ужалить вора в нос и в уши, и жалобно пищали, когда застревали в мохнатой шубе. А человек глядел из-за куста и завидовал: «Видно, вкусное что-то у него там запрятано!»
Подкрался он к дубу да как стукнет по стволу топором! Задрожало дерево от комля до вершины, а зверь от испуга свалился, охнул и в чаще скрылся.
Тут охотник проворно на дерево к дуплу полез. Только успел он один кусочек сотов отломить, как пчелы напали. Человеку обороняться от пчел неловко, не то что зверю в шубе. Свалившись с дерева, начал он по земле кататься, но крылатое племя не унималось, жалило где попало. Вскочил охотник как ошалелый, прибежал к своей избушке, и только хватило у него силы сказать:
— Ох, жена, дурной был твой сон!
И свалился у порога замертво. А сердце в груди тук да тук, словно молотом изнутри по ребрам бьют. Тут бабка, не мешкая, с потолка пучок успокой-травы достала, заварила ее круто-накруто и того питья сыну в рот влила. Пока охотник от пчелиного яда оклемывался, к нему младший сынишка подполз, разглядел в руке отца соты медовые и откусил кусочек. Да и запищал на всю избу:
— Ай как сладко!
Тут все — и старые и малые от сладкого куска отведали и охотника со всех сторон тормошить начали, чтобы скорее очнулся. Когда он выздоровел и рассказал, какое диковинное дело с ним в лесу было, жена сказала:
— Надо сходить и забрать из дупла всю эту сласть!
— Да захвати с собой большое берестяное лукошко! — прибавила бабка. А дед посоветовал:
— Под дуплом большой дымный огонь разведи, тогда хозяева присмиреют!
Женщины сшили охотнику новую одежду из мягких козьих шкурок, он оделся, взял топор и берестяное лукошко и отправился к дуплистому дубу.
Там он развел дымный огонь и, когда пчелы присмирели, забрал соты и поспешил домой. Все домашние окружили лукошко и принялись за медовые соты.
Ели и хвалили, а дети все допытывались у отца, что это такое, как называется такая вкусная звериная еда. Но рот охотника был занят медом, борода и губы слипались, и он смог только промычать, как теленок: «М-м-ме-э!»
— Ах, так это м-м-ме-од! — воскликнула жена. — Не напрасно, значит, я видела такой добрый сон! Но не слишком ли хороша эта еда для мохнатого бурого урода? Надо что-то придумать!
— Мед, мед, мед! — наперебой закричали ребятишки и потянулись к лукошку долизывать остатки.