Солнечные зайчики
Шрифт:
— Но кем же? Кем?
— Своим врачом.
— Имя этого врача?
— Мне оно неизвестно. Но один из друзей господина Лаверну, господин Дюлатр, тот самый, с кем он установил таким способом контакт, должен его знать и должен также знать точное и полное содержание сообщения, так как, не дожидаясь его окончания, он вскочил в автомобиль и помчался в полицейскую префектуру.
— Зачем же? Зачем? И каков исход его обращения?
— Исход, господин барон, таков, что Ваш особняк окружен. Двенадцать агентов прогуливаются под Вашими окнами. С восходом солнца они войдут и именем закона арестуют виновного.
— Убийца Лаверну прячется в этом особняке? Один из моих слуг? Но нет, ведь вы говорили о враче!..
— Позволю себе заметить, господин барон, что, отправляясь в префектуру с сообщением своего друга Лаверну, мсье Дюлатр не знал еще, что Лаверну с минуты на минуту будет убит. Обращение господина Дюлатра было связано с совсем другим обстоятельством.
— А именно?
— С исчезновением госпожи баронессы, тайну которого он узнал из сообщения Лаверну.
— Боже! Что-то наконец известно! Баронесса найдена! Где же она? Где деньги, которые она у меня похитила?
Барон Репстейн говорил в чрезвычайном возбуждении. Он поднялся и надвинулся на Люпэна.
— Договаривайте же, мсье! Я не в силах более ждать. Люпэн продолжал медленно, нерешительным голосом:
— Дело в том… Что… Объяснение становится трудным… Поскольку мы с вами исходим из совершенно противоположных точек зрения…
— Я вас не понимаю.
— Надо, однако, понять меня, господин барон… Установлено, не так ли, — я ссылаюсь на сообщения прессы, — установлено, что баронесса Репстейн делила с Вами тайны всех Ваших дел, что она могла открывать не только этот несгораемый шкаф, но также тот сейф в банке Лионского кредита, в котором Вы хранили все ваши ценности.
— Это так.
— Но пятнадцать дней тому назад, вечером, когда Вы находились в клубе, баронесса Репстейн, присвоившая все эти ценности без Вашего ведома, вышла отсюда с дорожной сумкой, в которой находились как все Ваши деньги, так и драгоценности княгини де Берни?
— Да.
— И с тех пор ее больше не видели?
— Нет.
— Так вот, существует важная причина того, что ее более не видели.
— Какая же?
— Баронесса Репстейн убита.
— Убита! Баронесса! Вы сошли с ума.
— Убита, причем, по-видимому, нынешним вечером.
— Повторяю, Вы сошли с ума! Как она могла быть убита, если сыщики идут по ее следам, так сказать, шаг за шагом?
— По следам другой женщины.
— Какой это женщины?
— Сообщницы убийцы.
— Но кто же он сам?
— Тот самый человек, который в течение пятнадцати дней, зная, что Лаверну, в силу того положения, которое он занимал в этом особняке, раскрыл истину, держал его взаперти, принудил к молчанию, угрожал ему, запугивал; тот самый, который, застав Лаверну, передающего свое сообщение приятелю, хладнокровно устранил его ударом стилета.
— Значит, это доктор?
— Да.
— Но кто же этот доктор? Кто этот преступный гении, это дьявольское существо, которое появляется и исчезает, убивает во мраке, и не вызывает ничьих подозрений?
— Вы об этом не догадываетесь?
— Нисколько!
— И хотите знать?
— Хочу ли! Вы знаете, где он скрывается?
— Да.
— В моем особняке?
— Да.
— И полиция разыскивает его?
— Вот именно.
— Кто же это?
— Вы сами.
— Я?!
Не прошло десяти минут с тех пор, как Люпэн и барон впервые встретились, а поединок уже начался. Обвинение было высказано, точное, резкое, беспощадное.
Он повторил:
— Вы сами, снабженный фальшивой бородой и парой очков, сгорбившись пополам, как глубокий старик. Короче говоря. Вы, барон Репстейн; и это Вы, по весомой причине, о которой никто и не подумал, ибо если это дело не было бы задумано Вами лично, оно осталось бы необъяснимым. Поскольку же баронессу убили Вы, чтобы избавиться от нее и тратить Ваши общие миллионы с другой женщиной, поскольку Вы убили также управляющего Лаверну, дабы устранить опаснейшего для Вас свидетеля… О, в таком случае все находит объяснение!
Барон, который в начале разговора стоял, наклонившись к незваному гостю, с лихорадочной жадностью ловя каждое его слово, — барон теперь выпрямился и глядел на Люпэна, будто перед ним действительно был безумец. Когда же тот окончил свою речь, он отступил на два или три шага, словно для того, чтобы произнести слова, которые, в конце концов, так и не прозвучали. Затем он направился к камину и позвонил.
Люпэн не пошевелился. Улыбаясь, он ждал.
— Можете ложиться спать, Антуан, — сказал барон появившемуся слуге. — Я провожу мсье.
— Тушить ли свет, мсье?
— Оставьте его в вестибюле.
Антуан ушел. А барон, вынув из письменного стола револьвер, вернулся к Люпэну, положил оружие в карман и спокойно объявил:
— Простите, мсье, за эту маленькую предосторожность, к которой я принужден на тот маловероятный случай, если Вы действительно — сумасшедший. Нет, конечно. Вы не сумасшедший. Но вы пришли сюда с целью, которую я не в силах понять, и бросили мне такое невероятное обвинение, что мне хотелось бы непременно узнать его причину.
Его голос выдавал глубокое волнение; печальные глаза, казалось, наполнились слезами.
Люпэна охватила дрожь. Неужто он ошибся? Гипотеза, подсказанная ему интуицией, покоилась на хрупкой основе незначительных фактов; неужто она оказалась ложной? Но тут его внимание привлекла деталь: в разрезе жилета он заметил острие булавки, воткнутой в галстук барона, и убедился таким образ ом в ее необычной длине. Золотой стебелек, к тому же, был трехгранным и представлял своего рода кинжал, очень тонкий и изящный, но в опытных руках — смертельно опасный.