Солнечный ветер. Книга третья. Фаустина
Шрифт:
Государь, который хочет все знать, окажется
перед необходимостью много прощать.
Домиций Афр1
В книге использовались письма Марка Аврелия, Авидия Кассия, Фаустины, а также личные записи Марка Аврелия «Медитации».
Часть первая. ПРЕВРАТНОСТИ ВОЙНЫ
В эпицентре вражды
Когда над Римом пронеслись траурные дни прощания с Луцием Вером, когда догорел погребальный
Возможно, хотел. Но кто познал глубину своей души? Кто может измерить ее? Как выясняется, брата ему не доставало. Несколько раз за прошедшие месяцы с момента похорон он ловил себя на том, что читает документы, не вникая в их смысл, не различая букв, просто сидит задумавшись.
«Жизнь слишком быстротечна, чтобы понять ценность тех людей, которые возле нас, – размышлял он. – Кто-то кажется вредным и глупым, от кого-то мы бежим как от надоедливых мух. Но кто они на самом деле, наши спутники? Найдется ли правдивый ответ даже если разложить их качества на составляющие?»
В который раз он принялся анализировать человеческую натуру и поступки покойного брата.
Луций был недалеким, легкомысленным и, более того, в делах управления империей, абсолютно бесполезным. Он был азартным. И в этом заключались его недостатки. А к достоинствам стоило бы отнести доброту, внешнее здоровье и мужскую красоту Луция, ну и, пожалуй, еще веселость.
Марк не выдержал, взяв перо, написал столбиком на вощеной дощечке с одной стороны положительные, а с другой отрицательные характеристики брата. Прочитал написанное несколько раз, а потом с недовольством отодвинул дощечку в сторону. Нет, было что-то еще, что не давало ему покоя, не позволяло запереть мысли в голове, как исписанные заметками папирусные свитки в дальних сундуках. Было еще что-то…
Он позвал к себе Фаустину.
– Послушай, тебе не скучно без Луция? – поинтересовался он у жены.
Та удивилась:
– Совсем нет! Я почти забыла о нем за пять месяцев после его смерти. Как ты помнишь, он часто приходил к нам еще до войны с персами, а потом перестал. Наверное, загордился. Бедная Луцилла! Бедная моя дочь! Ей еще соблюдать траур четыре месяца.
– А я, знаешь ли, иногда скучаю, – вдруг признался Марк и в эту минуту ему вспомнилась поляна с накрытыми на ней столами. Когда-то Луций устроил ему сюрприз по дороге в Брундизий, отправляясь на парфянскую войну. Сюрприз был приятным и неожиданным.
– Кстати, я хотела тебя попросить… – Фаустина с надеждой посмотрела на него.
– О чем?
– Удали от нашего двора его отпущенника Агаклита. Он, – Фаустина замялась, – распространял обо мне грязные слухи. Ты должен помнить, я и гладиаторы…
– Я помню!
Эти слухи о неверности жены в свое время стоили ему много нервов. Он тогда подозревал ее, ревновал, но не к гладиаторам, а к Луцию. Он даже допускал их связь, хотя никогда не сомневался в своих детях – они все были только от него.
Кстати, ревность слишком громкое слово. Пожалуй, Марк не просто подозревал жену, а чувствовал себя обманутым как отец семейства и как верховный властитель. Это чувство было более болезненным, чем ревность. Ведь что такое ревность? Всего лишь глупая реакция собственника, который вдруг понял, что его имущество переходит к другому.
Обман выглядит гораздо хуже. Собственность можно вернуть, предъявив на нее законные претензии, к примеру, потребовать, чтобы жена возвратилась домой, наказав потерявших голову любовников через суд. Обман же не компенсируется никаким судом, потому что наносит обиду самой душе. В конце концов для себя он принял решение, что Фаустина его не обманывала с Луцием. Так поступить ему показалось проще.
Сейчас до него опять начали доносится слухи о ее романах с актерами, музыкантами, всадниками. Ну и что? Он не вмешивался. Наоборот, иногда потакал ее просьбам о возвышении того или иного уже отставленного любовника и напоминал этим самому себе Антонина Благочестивого, как прозвал его Сента. Тот тоже удовлетворял просьбы как жены Фаустины Старшей, так и наложницы Галерии, вспомнить хотя бы Репентина, назначенного префектом претория. Это была не слабость, а доброта сердца, которая, как известно, действует на людей сильнее всяческих увещеваний или угроз. Подобным образом он, Марк, обошелся с бывшим любовником Фаустины Орфитом. Четыре года назад он сделал его консулом, нисколько не сожалея о своем поступке. Тогда шла война с парфянами и домашние склоки могли помешать сосредоточиться на достижении победы.
Фаустина!
Ей уже под сорок, ее жизнь проносилась стремительным потоком, оставляя на обоих берегах все важное и ценное, что давало радость душе, особенно в молодости. Она, как в известной пословице, бежала наперегонки сама с собою, боясь выпустить из рук нечто такое, чего потом никогда не получит. И это не деньги. Это то, чего так не хватает каждому: любви или ее видимости. Сейчас же от нее требовалось лишь немногое: не терять достоинство, хотя бы и внешнее, жены императора и матери его детей.
– Я отдам распоряжение касающееся Агаклита. Однако хочу тебе напомнить, что он женат на Фундании, она нам родственница через покойного Либона. Придется все равно приглашать их по торжественным поводам, ведь она родила общего с Агаклитом ребенка. Если не ошибаюсь, мальчика Луция Аврелия Агаклита. Я проверил запись у префекта эрария в храме Сатурна.
Фаустина бросила на мужа негодующий взгляд, точно он был виновен в родах Фундании, а Марк подумал: «Если бы ты знала, что знаю я об этом негодяе. Агаклит повинен в гибели Либона, у меня есть неоспоримые доказательства. Виновен он и в других преступлениях, но я не буду ворошить прошлое. Фундания родила от Агаклита, казнить ее мужа будет чрезмерно жестоко для подрастающего ребенка. Он-то ни в чем не виноват».
Ранним утром, когда после напряженной ночной работы Марк вышел в обеденный зал дворца, чтобы позавтракать, он застал там свою жену Фаустину и ставшего в последнее время ее любимчиком некоего Тертулла. Тот был известен Марку, поскольку служил в канцелярии префекта города, имел ранг всадника и, конечно, смазливую физиономию.
Тертулл ухмылялся глуповатой улыбкой, растягивая губастый рот. Поскольку, как заправский модник, он тер лицо и руки пемзой, то кожа у него сияла белизной, пушистая бородка была аккуратно острижена. Все пальцы холеных рук его усеяли перстни, а гладкие длинные ноги, на которых воском удалили лишние волосы, он небрежно вытянул на ложе. Внешне он выглядел безобидным малым, но глаза… Они выдавали его. Глаза были наглыми и порочными. Про таких обычно говорили: «Легче под мышкой спрятать пять слонов, чем одного распутника».