Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов

Харченко Вячеслав Анатольевич

В зоне «В» жил немой вьетнамец, умеющий говорить по-русски плохо, и посланцы выкинули его в окно, причем он так кричал, что проверять ничего не стали. Между тем под комнатой проходил на уровне четырнадцатого этажа карниз, выкидыш остался жив.

В среде деловых людей новости распространяются, как черный список. Уже к обеду Названный понял, что приходили по его душу.

Он выехал на электричках до Владимира или Ярославля, где и растворился так, что кто-то через пять лет видел его в Житомире, с другим паспортом и гражданством, уже студентом областного радиотехнического института.

В комнату

восемнадцать-двенадцать зоны «Б» после случая с вьетнамцем стали заходить мальчики. Они брали соседа Названного, Иосифа Марковича, за ноги и вывешивали на вытянутых руках за окно. Иосиф Маркович флегматично молчал, в молчании спасение, а со временем научился в проветривании находить очарование: не всегда удается увидеть Воробьевы горы, вися вниз головой. Вбегающие в этот момент гости пугались, но после привыкли и начали задавать хозяйские вопросы: «Иосиф Маркович, где соль? Иосиф Маркович, не займешь ли стольник?» По окончании экзекуции страдальца ставили на пол, отряхивали штанины и, попрощавшись, уходили.

Названного сдал тот, кто видел его в Житомире, но к этому времени он уже жил в Лондоне в Сохо, подрабатывая русской мафией у негра-джазиста. Увидев как-то пожилую богатую австралийскую дуру, он три месяца крутился овцой, пока не женился на ней, но по приезде на зеленый континент не совладал с нервами и в день знакомства с родителями, имуществом, недвижимостью и территорией так нажрался, что расплющил в сопли старухину башку о стену, соорудив ей полуторагодичное сотрясение мозга.

Суд засчитал полтора года за пятнадцать, и поэтому Названному повезло, так как Соломон не дождался окончания срока, оставив это бренный мир самостоятельно и навсегда.

Как я стал хохлом

Продавать косметику на Измайловском рынке приходилось вдумчиво. Мы постоянно вопили: «Ваши глазки – наши карандашики! Бери, бери – Рим, Нью-Йорк, Париж, Дакар», но на некоторых коробках стояла надпись еще и «Рустави» кроме «Рим, Нью-Йорк, Париж, Дакар». Тогда наш хозяин Давид ругался по-грузински, вырывая у таких упаковок лишнее слово, чтобы ничто не вызывало сомнений во французском происхождении косметики. Сам Давид не торговал, а поставлял товар нам. Наверное, из-за нашей славянской внешности.

Стоя на морозе и приплясывая, мы никого не страшились и билет за место никогда не покупали – вначале от бедности, а потом от жадности: за двое суток мы заработали на полгода, но все равно билет брать не стали.

Мы думали что никому не нужны, но оказалось, наша жадность легко вскрывалась. На четвертые сутки нас отвели в отделение и всё забрали, включая выручку. Не помогло даже то, что я бегал вдоль стен и кричал, что я сын камчатского народа.

Мне ответили, что я – хохол, и для верности огрели дубинкой… И я понял, что я хохол.

Месть

Прохор Прохорович тяжело начинал художественную жизнь. Участник «бульдозерной» выставки, он долго скитался по подвалам, не раз попадал в печать в виде карикатурного модерниста и бывал всячески бит, как морально, так и пару раз физически.

Потом он все-таки написал (правда,

не с первой попытки) нужную картину, и от него отстали, хотя и вызывал следователь в отдел, и много читал смешного, и предъявлял обвинения, но прилюдно каяться не пришлось, повезло.

В последние дни Прохора Прохоровича я часто с Павликом бывал у него. Старик хорохорился, крепился, но ворчал: «Смотри, Славка, ждут подлецы моей смерти, чтобы подороже картины продать. Но я научился смеяться». И Прохор Прохорович брал со стола в охапку маркеры и на чистом холсте рисовал жменей каляку-маляку, подписывая «Прохор Прохорович»: «Это, Славка, моя месть. Пусть теперь до конца веков гадают, что имел в виду гений».

Недавно, прогуливаясь по Арбату, я листал альбом «Живопись, устремленная к Богу. Нераскрытые тайны мастера», где культовый нынче критик на полном серьезе что-то там нашел (страниц на триста пятьдесят) в мазне Прошки.

Царствие тебе Небесное Прохор Прохорович, Царствие Небесное!

Народный акын

Маленький N-ский народ, как и все народы нашей страны в то время, обязан был поставлять по разнарядке ученых и культурных деятелей, например музыкантов или философов. И если с инженерами что-то еще можно было устроить, то с поэтами все-таки выходило не всегда, и к ним прикрепляли хороших переводчиков, обладающих литературным вкусом.

Зачастую именно от их мастерства зависело будущее назначенного архитектора человеческих душ. Я не открою секрета, если скажу, что одного великого N-ского стихотворца, Р. Г., создал его переводчик Л. (из старого, чудом уцелевшего дворянского рода), сохранившийся со времен Ахматовой и Мандельштама и не раз с ними чай пивший.

Но подопечный, конечно, веровал в иное, и когда они ехали с Л. по горной дороге в пицундский санаторий, Р. Г., заметив стаю уток, произнес:

– Сматры, Вано, косяк – как штопор в небо! Вах, вах, какой образ! Дарю!

Первый полет «Бурана»

В первый полет «Буран» улетел в сторону моря, а я, когда прочитал об этом в газете, сразу подумал: «Что ему делать в стороне моря?» Так, раздумывая и куря, я дошел до работы, встретил Матвеича и спросил: «Может, „Буран“ полетел не туда, а все сказали, что в сторону моря?»

Матвеич улыбнулся и ответил: «Улетел „Буран“ туда, но квартальной премии не будет».

Неведомая травка

Двенадцать лет

В это утро от бабы Нюры ко мне прибежал ее мелкий и сопливый внучатый племянник, который, кривляясь и гримасничая, передал мне просьбу к ней зайти. Я и так знал, что он может сказать, так как воззвания бабки Нюры о подготовке могилы к ее скорой смерти уже окончательно всех родственников, и в том числе меня, задолбали.

Наша семейная могила находится возле егорьевской церкви, и лежат там двадцать четыре человека, начиная с конца девятнадцатого века, один на одном в шесть рядов.