Соловецкие бойцы
Шрифт:
Митя пошел сразу, Федька задержался. Он молча смотрел в спину Василию и сопел.
Как-то так вышло, что матери Федька почти не помнил – умерла, когда ему было года три, не больше. Отец привел в дом «злыдню», которая сразу принялась рожать своих, до маленького Федьки ей дела не было. Вся ее забота была – чуть что, хватать за ухо или обжигать прутом по заднице. Сперва парнишка терпел, потом стал огрызаться и убегать; наконец, начал пакостить злыдне, а заодно и отцу. Его отдавали в учение – он убегал. Что такое новая рубаха, отродясь не знал, соседи из жалости отдавали ему обноски.
В похожем положении был и Митя. Только Митя утешался книжками, а безграмотный Федька – шкодами и проказами. Наличие отца ни для того, ни для другого почти ничего не значило; норовистый Федька не мог простить отцу «злыдни», а кроткий Митя не мог устоять, когда пьяненький Савелий Григорьевич клянчил гривенничка и божился, что его завтра возьмут приказчиком в москательную лавку.
Для Федьки внезапный побег из Вологды был настоящим праздником. Что бы ни пришлось делать в обители – все лучше, чем без толку болтаться по Вологде. Митя же сперва испугался, потом подумал: чего бояться, рядом же тятя, вот перестанет пить – может, все наладится? Но переставший пить Савелий Морозов был мрачен, хмур и в обществе сына не нуждался. Он понимал, что все ждут от него проявления отцовских чувств, и оттого чувств становилось все меньше и меньше.
Как Васька нашел себе «почти-отца» в уверенном и сильном Василии, так Митя обрел двух «почти-отцов» в Славникове и начитанном Грише. Гриша сперва поглядывал на него косо, потом как-то подобрел. Славников же близко к себе не подпускал, но Митя чувствовал: этот в обиду не даст.
Василий пошел по селу – он уже знал, в каких домах можно купить «морское масло». Трудники, ожидая его возвращения, прогуливались по берегу, причем женщины, невзирая на запрет Василия, вместе с мужчинами. Они наблюдали, как на плот поднимаются молоденькие девушки-поморки, одетые тепло, но с закатанными выше локтя рукавами. Одна шестом оттолкнулась – плот переместился сажени на полторы. Другие девушки, встав на колени, опустили какие-то загадочные для трудников орудия в щель, проделанную в плоту, шарили по дну, что-то добывали, кидали в корзинки.
– Кого ж они там ловят? – спросила Лукерья и с надеждой посмотрела на Родионова; ей казалось, что в отсутствие Василия этот мужчина отвечает за все непонятные вещи. Родионов только развел руками.
Добыча, судя по всему, была невелика, и девушки вернулись на берег.
Потом пришел Василий, за ним старая поморка несла в корзинке горшки, обвязанные тряпочками.
– Вот, порадую братию. Там, на Соловках, и в самой обители, и в скитах, много стареньких, у них от вечной сырости косточки ломит. А морское масло – целебное, – объяснил он.
– От морских коров, что ли? – спросил Родионов.
– Да нет, его с поверхности воды собирают. В тихую погоду что-то этакое то ли со дна всплывает, то ли приплывает, такое вроде студня, округлое, и бахрома свисает. Жжется не хуже крапивы. И вот то, чем жжется, и есть морское масло. Очень хорошо для растираний.
– Дяденька Василий, а что там девки на плоту делали? – спросил Федька.
– Вот на этом? А они, ты не поверишь, жемчуг ловили. Так-то за ним знатоки в верховья рек ходят, здешние поднимаются в верховья речки Сюзьмы, но немного раковин отрывается, и их выносит сюда. Я думаю, плот тоже оттуда принесло. Тут его вязать незачем. Речной жемчуг, Федя. Он раньше был в цене, девки им свои повязки и всякие кокошники расшивали. Теперь его гораздо меньше стало. Почему – не знаю.
Федька явно не поверил – не могло же на свете быть такого, чего бы не знал Василий.
Две поморки покормили гостей и напоили чаем. После чего плаванье продолжилось. Один из кочей остался в Сюзьме, остальные шли на север.
Пока море было относительно спокойным, Федька и Митя стояли на палубе, наблюдали за слаженными действиями поморов, высматривали на берегу приметные кресты. Потом море взволновалось, их загнали в трюм. И там, в трюме, они просидели остаток дня и всю ночь, выбираясь только для кормежки и известных нужд, справлять которые на судне их выучили поморы и дали также тряпицы – вытирать подмытые холодной волной задницы.
Поскольку для этих нужд следовало отправляться на нос коча, чтобы не загадить борта, Федька первым заметил вдали точку, и эта точка принялась расти.
– Соловки, Соловки! – закричал он. Поморы расхохотались и объяснили ему, что это пока лишь Жижгин остров, Соловки малость подальше, но тоже скоро появятся. После чего Федьку и Митю уже было не прогнать с палубы.
Обойдя остров с севера, кочи повернули на запад. И вскоре стала видна восточная оконечность Анзерского острова – Колгуев мыс. Федька и Митя решили, что путь окончен, но Родионов их огорчил – на Анзерском всего лишь скиты, а прибыть следует на Большой Соловецкий остров, и для того, чтобы причалить в нужном месте, подойти к самой обители, обогнуть его и зайти с восточного берега – там, на Соловецкой губе, были устроены причалы, и до монастырских Святых ворот – рукой подать.
Теперь плыть стало интересно.
За высокими берегами Анзерского острова скиты не были видны, а только главы церквей. Лишь одна гора возвышалась посреди острова, оказалось, называется Голгофой. Федька такого слова не знал, ему наскоро объяснили – в память о той злополучной горе, на которой распяли Христа. Митя, более образованный, крестился на главы церквей. И Славников с Гришей, в прежней жизни почти забывшие этот обычай, глядя на парнишку, также крестились.
Федька творил крестное знамение, даже немного смущаясь, было в этом движении нечто – не то чтобы непривычное, а из иного мира, не того, где он без дела болтался по Вологде, дрался и мирился с соседскими мальчишками, таскал на торгу у баб-торговок то морковку, то яблоко, строил козни злыдне и грелся в подвале у сапожника Харитона Данилыча.
– А вот и Троицка губа, – сказал старый помор Гаврила Иванович, показывавший парнишкам местность. – Цетыре версты длиной, вдается в остров, и в глубине – Анзерский скит. А иные скиты – на южном берегу.
А дальше уже была северная оконечность Большого Соловецкого острова.
Конец ознакомительного фрагмента.