Соловецкие бойцы
Шрифт:
Родионов и Славников, подойдя к краю причала, с любопытством разглядывали прежде не виданные суда. Федька и Митя держались при них.
– Что это? – спросил Славников. – На этом – по морю ходят?
Ему доводилось видеть не только купеческий флот Вологды, но и гравюры с прекрасными стремительными фрегатами. Сам он был человек сухопутный, но образ летящего под всеми парусами фрегата с детства застрял в памяти. И ему казалось, что судно, на котором можно ходить с хорошей скоростью, должно быть длинным и узким. Эти же – какие-то пузатые…
– На других судах не так хорошо
– Наши коцморы и волоком тасцить сподруцно, – добавил Гаврила Иванович. – А цто до льда – так они у нас в коце.
– В коце? – переспросил изумленный Федька.
– По-нашему – в коче. Так у них ледовая шуба называется. Отсюда и суденышко зовется – коч, – вместо помора ответил Василий. – Я уж знаю, в четвертый раз на Соловки иду.
Родионов, которому не менее парнишек было любопытно, подошел поближе, стал слушать.
– Коч вот тут и вот тут дубом или лиственницей поверх бортов обшит, чтобы лед борта не пропорол. Кабы мы позже пришли, то увидели бы, сколь ловко они волоком свой коч через сплошной лед перетаскивают. Когда большие льдины его вытолкнут – то уже ни парус, ни весла, а только волоком. И вот берут молодцы большой якорь, в четыре с половиной пуда, спускаются на лед, отходят подальше, рубят лунку, туда лапу якоря спускают и цепляют. А потом те, что на коче, выбирают якорный канат – и судно ползет. Неторопливо – да ведь и на месте не стоит.
– Сами видели? – уточнил Родионов.
– Я с ними на промысел ходил. Заскучал в обители, сам отец настоятель нам благословил – проветриться да и улов привезти. В Филипповских садках-то возле обители рыба есть – и сельдь, и треска. Но она – про запас.
Морозов нахмурился – вот ведь и настоятеля хитрый Василий как-то очаровал.
Подождали, пока Гаврила Иванович позволил подниматься на суда. И, перекрестясь, пошли по сходням.
Савелий Григорьевич взошел на палубу коча и с недоумением уставился на довольно большую дырку в ней.
– Не бойся, там лестница, спускайся в трюм, – сказал ему Василий. – В трюме поплывем. Обратного груза у них мало, нам в трюме будет хорошо, просторно. Бог даст, обойдется без бури.
– А другого места для нас нет? – спросил Ушаков.
– Нет другого места. В носу – печь, там сами поморы живут. Там же у них образ Николы-Угодника, кому охота помолиться – они пустят. А в корме живет кормщик.
– Так, значит, у них там – печь, а нам тут – мерзнуть? – возмутился Ушаков.
– Не нравится – беги по водам, аки посуху, – предложил Василий. – Заодно и согреешься. А чтобы не отстал, мы тебе горло веревкой захлестнем, за собой на веревке потащим.
Молодые поморы рассмеялись.
Савелию тоже не понравилось, что двое суток придется просидеть в трюме, но он смолчал – боялся, что Василий и ему что-нибудь этакое предложит.
– Приходите к нашей пецке греться, – предложил совсем молоденький
Трюм оказался довольно большим – хоть в пляс пускайся. Частично он был занят мешками и ящиками. На мешках можно было устроить себе вполне пристойное ложе.
– Ничего удивительного – такой коч более тысячи пудов берет, где-то же груз должен помещаться, – сказал Василий. – Но рано радуетесь, сейчас, когда стало ясно, сколько груза, сюда начнут камни заносить. Да, те самые, что на пристани. Судно должно быть настолько тяжелым, чтобы его волной не перевернуло.
Потом Василий спустился на пристань и пошел к тому кочу, где должны были разместиться женщины. Савелий сверху следил за ним – хотел видеть, как он станет разговаривать с Катюшей. И точно – отведя ее в сторонку, Василий стал что-то втолковывать и указывать рукой то на кочи, то на телеги, куда уже грузили тюки шкур и кож. Катюша мотала головой, что означало: нет, ни за какие коврижки. Дорого бы дал любопытный Морозов, чтобы услышать их беседу.
Как он и полагал, с соседнего коча наблюдал за Василием с Катюшей Славников.
В голове у Морозова произошло некое раздвоение. Он одновременно желал, чтобы Славников увел у Василия Катюшу, тем сильно огорчив заносчивого божьего человека, и чтобы Василий не отдал обуреваемому гордыней Славникову красивую девку.
Потом на кочи погрузили все, что следовало доставить и в Соловецкую обитель, и в поморские селения. Василий загнал трудников на суда, все, как водится, помолились, причем поморы более просили милостей не у Господа, не у Иисуса Христа, а у Николы-угодника, усмирителя и утишителя бурь и напастей. И кочи отчалили.
– Ну, молись Богу, православные, – сказал Василий. – Вроде мои поморы не ждут непогоды. Глядишь, и добежим до Соловков без приключений.
Стоять на палубе Савелий боялся – гладкая, коли волна по ней пройдет – так и смоет тебя, грешного, опомниться не успеешь – а ты уж на том свете. Он осторожно полез по стоячей лестнице в трюм.
Там, в трюме, уже сидел Ушаков. Свет из дырки ложился квадратным пятном на грязный пол, и в этом пятне Савелий с удивлением увидел игральные карты.
– Пока злыдень не видит, – сказал Ушаков. – Перекинемся, что ли, скуки ради? Потом ведь – сидеть тут в потемках.
– Нехорошо, поди, – сказал Савелий.
– А что плохого? Мы же еще не трудники, мы только собрались в обители потрудиться, нам можно.
Савелий ухмыльнулся. Перекинуться в картишки – это был бунт против властного Василия. О бунте же он давно помышлял, только видел другую возможность – напоследок так набубениться, чтобы до поросячьего визга.
Поскольку Василий с удовольствием проводил время с поморами, Ушаков и Морозов играли в дурака. На кон поставили половину полагавшегося путешественникам обеда, поскольку денег игроки не имели – Ушаков побожился, что все отдал Василию, Савелий повторил божбу. Савелий продулся раз, другой, понял, что остался без обеда, пожелал отыграться, вернул половину, потом опять проиграл, опять выиграл, опять проиграл. Словом, в душе у него вскипели страсти, и он уж был готов поставить на кон свой медный нательный крест.