Соловьиная роща
Шрифт:
Установив теодолит поустойчивей, Вера сложила ладошки рупором и прокричала Бармину:
– Егор Филиииппыч! Идите навееерх!
– Не пойду...
– процедил сквозь сжатые зубы комиссар и смело взглянул в глаза полковнику.
– Стреляйте. Не пойду.
– Пойдешь, пойдешь, родимый, - подтолкнула телка тетя Дуня.
– Там же и травка и солнышко. Ишь, привык за зиму. Ступай, ступай...
Наклонив голову, он побрел к лифту:
– А деньги?
– окликнул его Володя.
– Оставь себе, - буркнул Кочанов и нажал кнопку.
Вентилятор
Маргарита подставила свое разгоряченное лицо:
– Вот... хорошо как...
Струя скользнула ей за воротник.
– Промокнешь, мам...
– Ничего, ничего...
– Николай довольно улыбался.
– Главное - зерно спасти.
– Теперя спасешь, жди!
– злобно засмеялся Корень.
– Продразверстка совсем обнаглела. Дерут в три шкуры. А тут еще комсомолия чертова понаехала из городу. Говорят всех поголовно в колхозы эти, будь они неладны... Но я тебе, Степан, скажу твердо: ежели отберут у нас скотину - спалю их к чертовой матери! А нет - так по хуторам пойду, знакомых мужиков соберу. Вот тогда и посмотрим - кто кого!
Он подмигнул, налил стакан самогона:
– Ну, Сережа, давай за плотину выпьем. Ждали мы этого дня долго. Жаль, что это зелье пить приходится, ну, да ничего. Давай за все наши трудности, за ночи бессонные, за холод, за Митьку, за все. Давай!
– Нна!
– бандит ударил Соколова бутылкой по голове.
Лейтенант схватил его свободную руку и с силой заломил за спину:
– Спокойно, спокойно... Рольф.
На миг боль в глазах Лучинского сменилась злобным удивлением. Он приоткрыл перекошенный рот:
– Ненавижу... как я вас ненавижу...
– Это ваше право, Инна Терентьевна, - сухо улыбнулся Западов.
– Я знаю, меня все в отделе считают сухарем, деспотом. Но, знаете, я и не пытаюсь казаться другим. С разгильдяями, с халтурщиками и прогульщиками, вроде Хохлова, я действительно деспотичен. С ними иначе нельзя. За это они меня и не любят.
– А я... люблю...
– тихо проговорил Саша и опустил гитару.
– И это я могу сказать кому угодно. И где угодно. Всему свету. Что я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя...
Она обняла его, поцеловала в лоб:
– Сыночек мой... единственный. Иди. И возвращайся с победой.
– А что ты все сомневаешься, что мы выиграем у англичан?
– спросил Валентин.
– Как тебе сказать...
– покачал головой Сотсков.
– Скажи прямо!
– отрезал Мухамедов.
– Это трудно, Николенька...
– опустила голову Зоя.
– Для стройотрядовцев нет трудностей!
– засмеялся Олег.
– Ну да?
– удивленно привстал Армен.
– Точно!
– потряс газетой главный инженер.
– Не совсем, - уклончиво промолвил дед.
– Это как же?
– спросил Ковшов.
– А вот так!
– поднял голову Борька.
– Ну, хорошо, хорошо...
– примирительно попятился отец.
– Ничего хорошего, - нахмурился председатель.
– Прямо уж!
– рассмеялся Иванов.
– Вот, вот, - закивала официантка.
– Не может быть!
– распахнула двери Ника.
– Весной все может!
Она пробежала через коридор и оказалась на улице. Густые цветущие липы обступили ее, пряный воздух вскружил голову. Ника остановилась, прижала ладони к вискам:
– Боже мой... как хорошо жить на этом свете!
Улица быстро кончилась. Владимир свернул, успев заметить в пыльной витрине, как свернул и шпик. Впереди лежала площадь. Справа возле неряшливо разросшихся тополей стояли пустые экипажи, рядом кружком - извозчики. По промытой дождем брусчатке ходили голуби. Из трактира доносилась скрипка.
Владимир поднял воротник пальто, глубже надвинул котелок и быстро зашагал, придерживая пальцем замок тяжелого саквояжа. Шпик шел следом. Ватага мальчишек выбежала из подворотни, с шумом пронеслась мимо Владимира. Он скосил глаз назад. Шпик настороженно двигался за ним, щурясь и помахивая тростью. Пройдя площадь, Владимир медленно свернул в переулок и побежал. Сзади раздалась длинная трель полицейского свистка. С площади ей переливчато ответил городовой.
Владимир свернул во двор, пронесся под пустующими бельевыми веревками и, забежав в подъезд, остановился. В подъезде было темно и сыро. Во дворе послышались быстрые шаги запыхавшегося шпика. За ним едва поспевал городовой. Они остановились посередине, злобно ругая Владимира, потом побежали дальше. Подождав минут пять, Владимир тихо вышел из подъезда, поправил котелок и спокойно зашагал к противоположному дому.
Оглянувшись, он открыл дверь парадного, поднялся по узкой деревянной лестнице на второй этаж и дернул набалдашник колокольчика обитой черным двери. Послышались торопливые шаги, дверь отворил низенький человек с остроконечной бородкой:
– Что угодно-с?
Владимир улыбнулся:
– У вас продается немецкое пианино?
– Пианино продано на прошлой неделе. Опоздали, - ответно улыбнулся бородатый:
– Входи. Мы тут как раз решаем, кому переходящий вымпел присудить селивановцам или бетонщикам с шестой...
Владимир вошел в полную папиросного дыма комнату:
– Да неужели бетонщики селивановцев перекрыли?
– Выходит, что так!
– качнул головой секретарь парткома и ввинтил папиросу в переполненную окурками пепельницу.
Старший лейтенант потрогал перебинтованную голову и слабо улыбнулся:
– Даже и не заметил тогда, как оцарапало. А щас ноет...
– Ничего, до свадьбы заживет, - потрепала его по плечу медсестра.
– В следующий раз будешь знать, как по голубятням лазать, сорванец.
– Я не сорванец, - нахмурился вожатый.
– А то, что мы сделали, это нужно для государства.
– Не думай только, что ты один заботишься о государстве!
– замахал руками директор.
– Я, дорогой мой, сорок лет в автомобильной промышленности и в автоматических линиях уж кое-что понимаю не хуже твоего!