Сомниум
Шрифт:
Он не давал вставить ни слова, и мне становилось скучно. Я уже не слушала его, а задумчиво перелистывала книгу.
— Ну, а потом я попал сюда, — не унимался Эрроу. — Видишь этот шрам? — он обнажил свой живот, — однажды мы с Аэром пошли на охоту и встретили разъяренного секача. Я тогда и получил эту царапину, а Аэру кабан разодрал бедро. Нам пришлось взобраться на дерево и ждать, когда животное уйдет.
Наконец его рассказы кончились. Он замолчал и, придвинувшись ближе, попытался прижаться ко мне. Я сунула Эрроу книгу, чтобы занять ему руки. Он открыл первую страницу и погрузился в чтение.
—
Утром на нем лица не было…
…повесть о Ромео и Джульетте останется печальнейшей на свете…
Вчера вечером Миллениум пригласил меня на прогулку. Первое, что я увидела в отверстии хижины, были его ноги. Сначала ноги неуверенно переминались, потом одна яростно зачесала другую в районе щиколотки. Энди спал, и я вышла из своей тростниковой комнаты. Миллениум был взволнован и глупо улыбался. Мы медленно пошли вдоль хижин к ручью. Я собиралась отмыть свою пижаму от грязи. Мне очень не хотелось ходить в грязных лохмотьях, как это делали многие заключенные, поэтому я берегла свою единственную пижаму. Миллениум был здесь новичком и поэтому лучше всех понимал мое положение.
— Какая функция аэро нравилась тебе больше всех? — спросил он.
Иногда мы вспоминали нашу прежнюю жизнь.
— Стоп-релакс, а тебе?
— И мне! А какой характер был у твоего домового? — прищурившись, спросил он.
— Ворчун-помощник по дому! — ответила я, — его звали Хакли!
— А у меня кот-рифмоплет Ленни, — проговорил Миллениум.
— Нет, он мне не нравится! — отрезала я, вспомнив голубого домового в форме кошки.
Миллениум сразу погрустнел. Ему нравилось, когда наши вкусы совпадали.
— Пойдем, я кое-что покажу, — и он взял меня за руку, увлекая за собой.
Недалеко от ручья росли высокие массивные деревья. Под ними мы недавно сидели с Эрроу.
— Ты знаешь, что вечером самые длинные тени? — спросил Миллениум загадочно.
— Нет, — ответила я, глядя на свою тень, которая действительно была очень длинной.
— Я тоже раньше этого не знал. Только в тюрьме заметил, что они становятся вытянутыми ближе к заходу солнца. А теперь посмотри на тень, которую отбрасывают кроны этих деревьев.
Я ахнула:
— Да это же твой домовой Ленни!
Кошачьи уши и хвост вырисовывались на земле.
— Да, — просиял он.
А сегодня на пороге моей хижины я увидела Иннермоста. Он где-то раздобыл нормальную одежду и сейчас выглядел на тысячу лайков. Он щурил глаза с бесцветными бровями и ресницами на конопатом лице и лучезарно улыбался.
— Пойдем? — он протянул в отверстие хижины пятнистую руку.
Я приняла приглашение. Он шел рядом со мной, тяжело переваливаясь из стороны в сторону. Ростом он был ниже Эрона, но значительно шире в теле.
— Тебе нравятся крабы? — наконец спросил он. Я прыснула от смеха: он и сам был похож на краба.
«Почему здесь все говорят только о еде?» — подумала я.
***
Энди было уже гораздо лучше, и в нем проснулся зверский аппетит.
— Вот увидишь, будет мальчик, — причмокивая и дожевывая кукурузу, сказал он и добавил: — Подумать только, это будет первый человек, родившийся в тюрьме, Аэр постарался. Не зря я всегда высоко его ценил.
— Расскажи мне о нем! — попросила я.
Энди замолчал.
— Аэр попал сюда ребенком. Он был самым юным заключенным, гениальным тринадцатилетним программистом. Мы заботились о нем, как умели. Что сказать? Он был крепким орешком.
— Помню, он тоже хотел заботиться обо мне.
Энди усмехнулся, блеснув глазами.
— Знаешь, чем он был хорош?
— Своими генами? — перебила я.
— Да, про гены Аэра я уже наслышан, — он снова засмеялся и разразился сильным кашлем. Я дала ему воды.
— Может, и генами, но на это посмотрим, когда родится мальчишка. Он не был слюнтяем и никогда не ныл. Его желание вырваться на свободу было самым молчаливым, но самым сильным. Я сразу понял это и поэтому сделал его лидером. Готов поспорить, что и на свободе он не подкачал.
Мы продолжили молча жевать. Сегодня Энди был особенно расположен ко мне: он не просил подать ему личинок и не погнал к ручью в сумерки. Хотя еще вчера от его заданий не было спасения.
После того, как он спас меня в ту ночь, я не могла отказать ему и послушно следовала этой новой неудобной программе. Страшнее всего было ходить к ручью перед самым закатом. В сумерки старик начинал особенно кряхтеть и кашлять и с криками о помощи просил пить. Я стремглав бежала за водой, боясь, что внезапно накрывавшая поселение темнота настигнет меня вдали от хижин. Самое неприятное, что единственным средством борьбы с темнотой был огонь, разведение которого я пока не освоила. Когда я возвращалась, Энди обычно уже не кашлял и лежал, прикрыв глаза.
— А ну-ка, девочка, расскажи-ка, что было после того, как ты оказалась на парашюте? — спросил он, лукаво улыбаясь.
— Ты правда хочешь это знать?
— Конечно, — подтвердил Энди.
— Ты хочешь услышать эту грустную историю лишь для того, чтобы позлорадствовать над несчастными пользователями?
— Я буду просто слушать, — подмигнул старик.
— Ну, хорошо, слушай, смейся, мне все равно.
Я передала ему новый кукурузный початок и сказала:
— Когда все приземлились на землю, началась паника. Обжорство, лихорадки, компьютерные ломки, потеря рассудка, агрессия — вот что я видела. Люди блуждали по образовавшейся пустоте, не говоря друг другу ни слова. Нам было унизительно предстать друг перед другом в таком беспомощном виде, и мы отводили глаза, когда наши пути пересекались. Почему так? Вы ведь тоже бедствуете, но бедствуете вместе.
— Если бы мы не держались сообща, мы бы долго тут не протянули. Вы не привыкли общаться вне Системы, поэтому ее крах сделал пользователей беспомощными. Система разобщила вас, но ее отсутствие быстро исправит ситуацию. А ты вот молодец, что пришла к нам!
Он снова закашлялся, и я поднесла к его губам воду. Я положила руку на свой живот и слегка погладила его. Тюрьма — самое неподходящее для родов место. Пока я старалась не думать о том, как все будет происходить без квалифицированной помощи, решив, что начну об этом беспокоиться, когда на моей пальме будет сто засечек (я вела отсчет своей беременности, вырезая крохотные полоски на коре дерева).