Сон после полуночи
Шрифт:
– Пират, наверное!
– предположил философ.
Исаак сорвался с места, и, ощупав узел за пазухой моряка, клятвенно заверил посетителей:
– Камни! Самые настоящие камни! Два ауреуса и горсть денариев - все его состояние, которое он скопил, тридцать лет плавая по морям. А весь рассказ - сплошная выдумка! Идите теперь домой и посмейтесь над ним по дороге!
Посетители нехотя поднялись со своих мест и потянулись к выходу.
– Да, и приходите ко мне завтра!
– крикнул им вдогонку Исаак.
– Я постараюсь задержать этого моряка, вы расспросите его на трезвую голову обо всем снова и, поймав на слове,
«Те, что дадут мне выручку, которой не знала еще ни одна таверна Рима! торжествуя, добавил он про себя и мысленно ахнул, предвкушая еще и завтрашнюю прибыль: - О, боги, только бы не сойти с ума от такого счастья!»
Едва дверь закрылась за последним посетителем, Исаак ласково погладил спящего моряка по спине и подтолкнул к нему танцовщицу:
– Иди с ним в мою лучшую комнату и сделай все для того, чтобы он оставался здесь все Сатурналии! Получишь за это целый золотой ауреус!
«Тот самый, с подпилом с боку!» - тут же подумал он, вспоминая, что одна из монет, поданная ему моряком, была с небольшой порчей.
Все пять дней Сатурналий моряк развлекал многочисленных посетителей таверны «Слуга Юпитера». И хотя с каждым разом его рассказ пополнялся все новыми и новыми подробностями, никто не мог уличить его во лжи, и римлянам оставалось только изумляться. Особенно довольны были рабы. Восседая за столами наравне со своими господами, они плакали от счастья, когда речь заходила об острове Эскулапа и умоляли моряка повторить это место еще и еще.
Однако, самое удивительное началось после окончания праздника. Весь вечер в таверну врывались возбужденные посетители и один за другим сообщали, что глашатаи объявили указы о возвращении из ссылки опального Пизона и высылке на безлюдную Корсику Сенеки, об отъезде в далекую Африку Гальбы и, наконец, о том, что всем больным и старым рабам, оставленным своими хозяевами без помощи, всемилостивейшим Цезарем дарована свобода. Добавляли, что по всему Риму ходят слухи о скорой войне с британскими племенами...
Исаак и все посетители его заведения бесследно исчезли в ту же ночь. Что с ними стало - никто так и не узнал. Только наутро, когда люди, словно в недавние времена, старались говорить шепотом и не обращать внимания на то, что творится вокруг, на таверне сменилась вывеска.
Прежняя бережно - чтобы никто не обвинил снимавшего ее человека в оскорблении императорского величества - была положена на повозку, а взамен ее прибили новую, извещавшую римлян о том, что здесь вольноотпущенник Паллант открывает одну из своих ювелирных мастерских.
Клавдий в то утро проснулся как никогда поздно. Всю ночь просидев над историей этрусков, он, наконец, завершил ее и теперь после необременительного заседания сената и разбора нескольких судебных дел, к которым он имел давнее пристрастие, собирался взяться за новый труд. Им, по его окончательному решению, должна была стать история Рима, начиная с великого дня, когда утвердил свою власть божественный Август. А чтобы больше ничто не мешало ему, Клавдий распорядился изготовить четыре золотых перстня со своим изображением и вручить их Нарциссу, Палланту, Каллисту и Полибию, дабы они в любое время дня и ночи могли вершить государственные дела, действуя от его имени.
Этот
Э п и л о г
ШЕСТОЙ ДЕНЬ САТУРНАЛИЙ
Прошло без малого одиннадцать лет, и Клавдию снова явился во сне его полусумасшедший племянник. Император проснулся от собственного крика. Оглядел смутные очертания статуй. С облегчением узнав свою дворцовую спальню, он трясущимися руками зажег светильник, стараясь не смотреть на статуи, чтобы не увидеть среди них поразившую его однажды своей схожестью с сыном Агриппину Старшую. Затем повернулся к жене и зажал ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. О, ужас! На его ложе, сладко посапывая во сне, лежала похожая на Калигулу женщина: родная сестра Гая, дочь Агриппины Старшей, его новая жена - Агриппина Младшая...
Осторожно, чтобы не разбудить ее, Клавдий приподнял светильник и замер, вглядываясь в лицо тридцатипятилетней женщины. Строгий, жесткий профиль, большие, неплотно закрытые глаза, из-под которых она, казалось, даже во сне присматривает за ним... Единственная разница между ней и Гаем - маленький рот, унаследованный, безусловно, ею от своего отца - Германика. И тем не менее, именно такое лицо могло быть у Калигулы, доживи он до этих лет...
Не выпуская светильника, Клавдий и сделал шаг к двери, чтобы найти Полибия и поделиться с ним страшным сном, Агриппина открыла глаза и неожиданно бодрым голосом спросила:
– Ты куда?
– Да так...
– пробормотал Клавдий и, зная, что ему не удастся так просто отделаться от жены, признался: - Понимаешь, мне опять приснился Гай Цезарь...
Император не стал объяснять ей подробности. Ведь тогда пришлось бы рассказать и о Мессалине. А после того, как его распутная жена справила при нем, живом муже, свадьбу с красавцем Гаем Силием и была казнена за это по приказу Нарцисса, он старался не вспоминать о ней. И был благодарен друзьям и сенату, что они помогли ему в этом, изъяв имя Мессалины и ее статуи из общественных мест, дворца и частных домов. Поэтому Клавдий просто сказал:
– Твой брат хохотал и требовал, чтобы я пошел к нему в рабство! Напоминал, что его слуги когда-то швыряли в меня на пирах косточками от маслин и привязывали к ладоням сандалии, чтобы я тер ими себе лицо, когда просыпался.
Он сказал, что имеет после всего этого надо мной полное право господина. Но, хвала богам, я знаю верное средство, как отвратить от себя этот сон!
За завтраком Клавдий слово в слово повторил разодетым в белоснежные тоги и пурпурные плащи вольноотпущенникам то, что говорил жене и спросил, кто из них желает разделить с ним компанию на Бычий рынок.
Надменные, важные, разговаривавшие со слугами не иначе, как движением головы, эллины встревожено переглянулись.
– Но, цезарь!
– поправив висевшую на боку шпагу, осторожно заметил Нарцисс.
– Я бы не советовал тебе выходить сегодня из дворца. На улице дождь. Клянусь богами, нынешняя мягкая зима даже здорового человека может сделать инвалидом!
– К тому же, этот сон цезаря мне видится не таким опасным, не так ли, Каллист?
– торопливо добавил Паллант.
Каллист, обменявшись быстрым взглядом с Паллантом, через силу усмехнулся и кивнул: