Сон после полуночи
Шрифт:
– Пират, наверное!
– предположил философ.
Исаак сорвался с места, и, ощупав узел за пазухой моряка, клятвенно заверил посетителей:
– Камни! Самые настоящие камни! Два ауреуса и горсть денариев - все его состояние, которое он скопил, тридцать лет плавая по морям. А весь рассказ - сплошная выдумка! Идите теперь домой и посмейтесь над ним по дороге!
Посетители нехотя поднялись со своих мест и потянулись к выходу.
– Да, и приходите ко мне завтра!
– крикнул им вдогонку Исаак.
– Я постараюсь задержать этого моряка, вы расспросите его на трезвую голову обо всем снова и, поймав на слове, обязательно уличите во лжи! То-то будет потеха! Не забудьте привести друзей! Но предупреждаю: каждый будет платить за себя, потому что в его узле, как я уже сказал, остались морские камни!
«Те, что дадут мне выручку, которой не знала еще ни одна таверна Рима! торжествуя, добавил он про себя и мысленно ахнул, предвкушая еще и завтрашнюю прибыль: - О, боги, только бы не сойти с ума от такого счастья!»
Едва дверь закрылась за последним посетителем, Исаак ласково погладил спящего моряка по спине и подтолкнул к нему танцовщицу:
– Иди с ним в мою лучшую комнату и сделай все для того, чтобы он оставался здесь все Сатурналии! Получишь за это целый золотой ауреус!
«Тот самый, с подпилом с боку!» - тут же подумал он, вспоминая, что одна из монет, поданная ему моряком, была с небольшой порчей.
Все пять дней Сатурналий моряк развлекал многочисленных посетителей таверны «Слуга Юпитера». И хотя с каждым разом его рассказ пополнялся все новыми и новыми подробностями, никто не мог уличить его во лжи, и римлянам оставалось только изумляться. Особенно довольны были рабы. Восседая за столами наравне со своими господами, они плакали от счастья, когда речь заходила об острове Эскулапа и умоляли моряка повторить это место еще и еще.
Однако, самое удивительное началось после окончания праздника. Весь вечер в таверну врывались возбужденные посетители и один за другим сообщали, что глашатаи объявили указы о возвращении из ссылки опального Пизона и высылке на безлюдную Корсику Сенеки, об отъезде в далекую Африку Гальбы и, наконец, о том, что всем больным и старым рабам, оставленным своими хозяевами без помощи, всемилостивейшим Цезарем дарована свобода. Добавляли, что по всему Риму ходят слухи о скорой войне с британскими племенами...
Исаак и все посетители его заведения бесследно исчезли в ту же ночь. Что с ними стало - никто так и не узнал. Только наутро, когда люди, словно в недавние времена, старались говорить шепотом и не обращать внимания на то, что творится вокруг, на таверне сменилась вывеска.
Прежняя бережно - чтобы никто не обвинил снимавшего ее человека в оскорблении императорского величества - была положена на повозку, а взамен ее прибили новую, извещавшую римлян о том, что здесь вольноотпущенник Паллант открывает одну из своих ювелирных мастерских.
Клавдий в то утро проснулся как никогда поздно. Всю ночь просидев над историей этрусков, он, наконец, завершил ее и теперь после необременительного заседания сената и разбора нескольких судебных дел, к которым он имел давнее пристрастие, собирался взяться за новый труд. Им, по его окончательному решению, должна была стать история Рима, начиная с великого дня, когда утвердил свою власть божественный Август. А чтобы больше ничто не мешало ему, Клавдий распорядился изготовить четыре золотых перстня со своим изображением и вручить их Нарциссу, Палланту, Каллисту и Полибию, дабы они в любое время дня и ночи могли вершить государственные дела, действуя от его имени.
Этот приказ был в точности выполнен. По горькому стечению обстоятельств, в той самой ювелирной мастерской, в которой еще вчера сирийский моряк рассказывал о невероятном событии, происшедшем на Бычьем рынке великого города Рима.
Э п и л о г
ШЕСТОЙ ДЕНЬ САТУРНАЛИЙ
Прошло без малого одиннадцать лет, и Клавдию снова явился во сне его полусумасшедший племянник. Император проснулся от собственного крика. Оглядел смутные очертания статуй. С облегчением узнав свою дворцовую спальню, он трясущимися руками зажег светильник, стараясь не смотреть на статуи, чтобы не увидеть среди них поразившую его однажды своей схожестью с сыном Агриппину Старшую. Затем повернулся к жене и зажал ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. О, ужас! На его ложе, сладко посапывая во сне, лежала похожая на Калигулу женщина: родная сестра Гая, дочь Агриппины Старшей, его новая жена - Агриппина Младшая...
Осторожно, чтобы не разбудить ее, Клавдий приподнял светильник и замер, вглядываясь в лицо тридцатипятилетней женщины. Строгий, жесткий профиль, большие, неплотно закрытые глаза, из-под которых она, казалось, даже во сне присматривает за ним... Единственная разница между ней и Гаем - маленький рот, унаследованный, безусловно, ею от своего отца - Германика. И тем не менее, именно такое лицо могло быть у Калигулы, доживи он до этих лет...
Не выпуская светильника, Клавдий и сделал шаг к двери, чтобы найти Полибия и поделиться с ним страшным сном, Агриппина открыла глаза и неожиданно бодрым голосом спросила:
– Ты куда?
– Да так...
– пробормотал Клавдий и, зная, что ему не удастся так просто отделаться от жены, признался: - Понимаешь, мне опять приснился Гай Цезарь...
Император не стал объяснять ей подробности. Ведь тогда пришлось бы рассказать и о Мессалине. А после того, как его распутная жена справила при нем, живом муже, свадьбу с красавцем Гаем Силием и была казнена за это по приказу Нарцисса, он старался не вспоминать о ней. И был благодарен друзьям и сенату, что они помогли ему в этом, изъяв имя Мессалины и ее статуи из общественных мест, дворца и частных домов. Поэтому Клавдий просто сказал:
– Твой брат хохотал и требовал, чтобы я пошел к нему в рабство! Напоминал, что его слуги когда-то швыряли в меня на пирах косточками от маслин и привязывали к ладоням сандалии, чтобы я тер ими себе лицо, когда просыпался.
Он сказал, что имеет после всего этого надо мной полное право господина. Но, хвала богам, я знаю верное средство, как отвратить от себя этот сон!
За завтраком Клавдий слово в слово повторил разодетым в белоснежные тоги и пурпурные плащи вольноотпущенникам то, что говорил жене и спросил, кто из них желает разделить с ним компанию на Бычий рынок.
Надменные, важные, разговаривавшие со слугами не иначе, как движением головы, эллины встревожено переглянулись.
– Но, цезарь!
– поправив висевшую на боку шпагу, осторожно заметил Нарцисс.
– Я бы не советовал тебе выходить сегодня из дворца. На улице дождь. Клянусь богами, нынешняя мягкая зима даже здорового человека может сделать инвалидом!
– К тому же, этот сон цезаря мне видится не таким опасным, не так ли, Каллист?
– торопливо добавил Паллант.
Каллист, обменявшись быстрым взглядом с Паллантом, через силу усмехнулся и кивнул: