Сон после полуночи
Шрифт:
*Т. е.
– «Тупица».
Повторив за Брутом слова клятвы, народ двинулся к форуму, проклиная на ходу Тарквиния за то, что он из славных воинов превратил их в чернорабочих и каменотесов.
Находившийся в это время вне города царь с войском двинулся на Рим, подавлять восстание. Но ворота перед ним не отворились, ему было объявлено об изгнании.
Свергнутый Тарквиний в ярости удалился в Этрурию, с помощью которой несколько раз пытался потом вернуть себе трон. Но стойкость римлян, подвиги Горация Коклеса
В самом же Риме, плачущие от счастья и небывалой свободы граждане избрали консулами Луция Юния Брута и мужа благородной Лукреции – Колатина, установив тем самым на вечные времена власть народа – республику3...
«О, боги! Как же все повторяется в истории: Эней и Юлий Цезарь, Ромул и Август, Вейи и Боспор!..
– с трудом возвращаясь в залу, где полным ходом шел прием, невольно подумал Клавдий.
– Разве этот Тарквиний не похож на Гая, а я - на Брута, естественно, в том смысле, что притворялся при нем глупцом, чтобы выжить, а придя к власти, тоже вызвал радостные слезы народа своим милосердием и справедливостью. И, тем не менее, пожалуй, мне не стоит писать о тех временах, когда Римом правили цари и когда, после них, процветала республика! Это даже хорошо, что я не имел возможности диктовать скрибе эти периоды истории, навеянные прекрасными трудами моего великого учителя. То, что мог с чистой совестью делать Тит Ливии, негоже последователю божественного Августа, который вслед за ним, Тиберием и Гаем должен делать вид, что республика продолжает здравствовать в то время, как курульное кресло под Цезарем давно уже превратилось в царский трон! Уж лучше выбрать другой период - тот день, когда Цезарю унаследовал Август, или еще лучше, когда он прекратил гражданские войны – самые страшные времена последнего столетия республики...»
Клавдий задумался, как ему лучше разработать эту тему, и вдруг к своему неудовольствию, как сквозь сон, услышал далекое: «Цезарь!..»
Гораций Коклес, прикрывая отход войск, сражался до тех пор, пока его товарищи не разрушили мост у него за спиной, чтобы враги не смогли взять Рим приступом.
Муций Сцевола после неудачного покушения на царя этрусков положил руку в огонь, чтобы доказать свое мужество, поразившись которому, враги сняли осаду Рима.
В переводе с латинского - «общее дело».
– Цезарь!
– громко обратился к императору Афер. – Яви нам еще раз свою милость – помоги разобрать жалобу этого достойного квирита!
– Какую жалобу?
– поморщился Клавдий и, открыв глаза, невольно поразился тому, как изменились вдруг лица его друзей.
Если сенаторы улыбались в предвкушении чего-то очень приятного для себя, то эллины, напротив, были бледны и явно растеряны.
– Вот!
– протянул свиток папируса Афер, кивая на склонившегося перед императором посетителя во всаднической тоге.
– Его жалоба на своего бывшего раба, нынешнего вольноотпущенника, владельца мясной лавки, некоего м-мм.. Алкмена, неблагодарность которого к своему бывшему господину заключается в том, что он...
– Достаточно, Афер, хватит!
– остановил многословного сенатора Клавдий.
– Дело слишком очевидное, чтобы тратить на него много времени. Неблагодарного вольноотпущенника следует
– О, великий, это поистине Соломоново решение!
– восхитился Афер и, не глядя на кусавших губы эллинов, протянул императору лист пергамента со старательно выведенными на нем строчками.
– Что это?
– не понял Клавдий.
– Твоя мысль, облаченная в словесную форму – эдикт! – пояснил сенатор.
– Зная твою мудрость в решении самых сложных и запутанных дел, я позволил себе заранее составить письменное решение по этой жалобе.
– Зачем?
– Чтобы опираться на него впредь, как на статью закона. Подписав и с крепив его своей печатью, ты сможешь без лишних слов и усилий наказывать и всех других провинившихся вольноотпущенников!
– А что, их так много?
– удивился Клавдий и, встретив утвердительный кивок Афера, согласился: - Тогда, пожалуй, я подпишу его. И - всё?
– Почти!
– не скрывая радости, поклонился Афер.
– Осталась самая малость.
Вернуть в рабство еще несколько вольноотпущенников, на которых также поступили сегодня жалобы от их бывших господ.
– Но ведь ты только пообещал, что для этого мне не нужно будет прикладывать усилий!
– возмутился Клавдий, успевший вновь удобно разместиться в кресле.
– Я и сейчас готов повторить тебе это!
– улыбнулся сенатор.
Он знаком приказал слуге подать ему блюдо со скопившимися на нем за время приема прошениями и принялся перебирать их, с трудом разбирая имена;
– Всех этих Махаров, Каллимахов, Даков и Сиров их бывшие хозяева получат и без твоего вмешательства. Но этих...
Он отобрал, наконец, в ворохе папирусов нужные свитки и высоко поднял над головой, словно призывая в свидетели богов:
– Судьбу этих неблагодарных вольноотпущенников мы никак не можем решить, минуя тебя. Ведь здесь речь идет не о каких-то владельцах лавок и ремесленных мастерских, а о хорошо известных тебе людях!
– Да? И кто же они?..
– поинтересовался император, не понимая, куда клонит Афер, и желая лишь одного: чтобы его поскорей оставили в покое.
А вот!
– торжествуя, воскликнул сенатор, протягивая руку в сторону отшатнувшихся эллинов.
– Нарцисс, Паллант, Каллист, Гарпократ, ну... и еще добрый десяток столь же звучных и красивых имен, а точней, кличек, которых я не стану перечислять, чтобы окончательно не утомлять тебя!
Но ведь это - мои чиновники, советники, друзья, наконец!
– слабо возразил император.
На каждого из которых в моей руке находится по жалобе!
– напомнил Афер.
Ах, да, - поморщился Клавдий.
– Но...
– Жалобе, написанной лично на твое имя с обстоятель ным перечислением всех тех неблагодарностей, что совершили они против своих бывших господ или членов их семей, как, например, Паллант. Зачитать?
– Не надо!
– замотал головой Клавдий, видя, что сенатор уже разворачивает один из свитков.
– Я... верю им.
– И совершенно справедливо!
– пряча улыбку, поклонился Афер.
– Ведь никто из жалобщиков не солгал тебе ни слова, так как это все равно, что обмануть самого бога, не правда ли, Нарцисс?