Сон в начале тумана
Шрифт:
Джон пригляделся и узнал старую Кэлену. Ту самую, которая когда-то сделала ему хирургическую операцию, спасла от смерти. Ведь с тех пор прошло больше десяти лет. Сколько же лет самой Кэлене? Джон подошел к старухе и отнял руки от ее лица. Ладони были холодные и жесткие, как у покойника. Кэлена глянула на Джона с выражением ужаса и закрыла лицо, и новый вопль потряс ярангу.
— Это я, Сон, — сказал Джон и попытался снова отнять руки от лица старухи.
— Призраки, призраки! — бормотала Кэлена. — Уйдите, кровавые призраки!
— Не призрак я. — Джон попытался привести в чувство старуху. — Посмотри на меня, я Сон, тот самый, которому ты давно отняла пораженные черной кровью пальцы.
— Вооруженные призраки! Кровавые люди с оружием! — причитала старуха. — Я слышу их голоса и вижу, как только открываю глаза.
— Да нет, — пытался втолковать старухе Джон, — эта я. Посмотри на меня внимательно, ну посмотри!
Он еще раз с силой разжал ладони, взглянул в глаза Кэлены, полные ужаса и страдания, но старухах громким воем без чувств повалилась на бок и забилась в рыданиях.
— Она стала безумной, — заключил Тэгрынкеу. — Такое увидишь — еще не так завоешь.
Джон присел рядом с обезумевшей старухой. Он осторожно разнял руки и стал ласково приговаривать:
— Не бойся. Мы пришли из Энмына помочь вам и избавить от призраков и живых разбойников. Взгляни на нас — мы свои. Вот рядом со мной Тэгрынкеу из Уэлена. Не надо плакать…
Джон гладил по плечу старуху и чувствовал, что она успокаивается. Всхлипнув несколько раз, Кэлена доверчиво прижалась к Джону, открыла глаза и всмотрелась.
— Это вправду ты? О, какое горе случилось в нашем стойбище! Словно злые духи слетелись с подземного царства и стали мстить людям, погрязшим в грехах. О Сон, я и не верю, что осталась в живых.
Старуха вытерла слезы, подняла голову и вдруг снова разразилась страшным воплем, указывая на спину Джона:
— Вот они! Они снова пришли сюда, чтобы резать людей!
Джон невольно оглянулся, но там были одни безмолвные, потрясенные всем увиденным красногвардейцы и Тэгрынкеу. Догадавшись, Джон тихо сказал:
— Пусть все выйдут из яранги, я успокою старуху.
Оставшись с Кэленой, Джон принялся уговаривать ее:
— Открой глаза. В чоттагине никого, кроме нас с тобой.
Наконец Кэлена послушалась, осмотрелась и даже поправила упавшие на лоб реденькие волосы.
— Я не могу поверить, что это ты, Сон, — прошамкала старушка и ощупала трясущимися руками лицо Джона, его одежду. Поверив в реальность его существования, она начала страшный рассказ, часто прерываемый рыданиями. — Говорила я Ильмочу — добра не будет от этих русских. Лица уж больно у них нехорошие, холод в глазах, — рассказывала Кэлена. — Ильмоч не слушал меня… Никого не слушал. Новую жизнь ругал худыми словами, Солнечного Владыку вспоминал. Жили эти русские в нашем стойбище как волки! Среди дня кидались на женщин и валили на землю на глазах у мужей и детей. А Ильмоч колол самых жирных оленей, своими руками отдавал лакомые куски и тайком ездил к Армолю за дурной веселящей водой.
Старуха вдруг замолчала, настороженно прислушиваясь, и прижалась дрожащим телом к Джону:
— Я чувствую — они здесь! Они бродят за стенами яранги!
— Это наши друзья, — успокоил Кэлену Джон. — Не бойся.
Кэлена вскинула глаза на Джона, словно впервые увидела его.
— А правду ли ты говоришь? — подозрительно спросила она. — Ведь у тебя в глазах блестит лед…
— Ты же меня знаешь, — ответил Джон.
— Непонятные вы люди, — сокрушенно вздохнула Кэлена.
— Ты знаешь не только меня, но и детей моих, и Пыльмау, — напомнил Джон.
Удивительно, но упоминание имени Пыльмау сразу же успокоило старую шаманку, и она уже связно продолжала рассказ:
— Ходили они по тундре, орали свои громкие песни, обжирались, уходили на побережье и все требовали от Ильмоча чего-то. А он, бедняга, уже начинал жалеть, что принял их в свое стойбище, и даже приходил ко мне советоваться. Но какой совет может дать женщина? Ездили они на побережье, хотели переправиться на другой берег. Вернулись обозленные, мрачные… А Ильмоч мне сказал: кругом большевики, некуда деваться. Даже те, кто были просто чукчи, и те начали превращаться в большевиков… А ты, случаем, не большевик ли?
Кэлена уставилась на Джона и слегка отстранилась.
— Да нет, не большевик, — ответил Джон.
— Худо нам стало совсем. И Ильмоч стал всего бояться. И берега боится, и тундры. Удрать от русских нельзя — куда денешься со стадом? Вот думали они с пастухами и порешили напоить русских священной настойкой гриба-вапака и оставить в тундре, а самим уйти подальше, чтобы не нашли. Нехорошо, конечно, поступали, но русские озверели, ничего не признавали, нас почитали за животных, даже на Ильмоча стали кричать и замахиваться. Мы так и сделали. Напоили и оставили в тундре. Рано утром сняли яранги, погрузились на нарты и погнали стадо через перевал, сюда, где реки поворачивают на солнечную сторону. Едем, а сзади мерещится погоня. Три дня и три ночи шли без остановки, петляли, путали след. Да и оружие-то у русских отняли, взяли себе. Спустились мы сюда в распадок и еще три дня и три ночи жили без огня и горячего мяса, боялись дымом открыть себя. Потом решили — довольно. Стали потихоньку жечь костры, громко разговаривать. Еще три дня прожили. Стадо держали поодаль, но сами далеко не уходили… Все пожгли на кострах, что было поблизости…. Старуха умолкла и опять прислушалась.
— Там кто-то ходит! — громким шепотом сообщила она Джону.
— Да, там ходят мои друзья, которые пришли со мной избавить вас от этих разбойников.
— Поздно уже! — запричитала Кэлена. — Зарезали нашего Ильмоча!
— Но почему здесь только две яранги? — спросил Джон.
— Я расскажу! — заторопилась Кэлена. — Ходила я за дровами далеко отсюда. Возвращаюсь на закате с большой охапкой хвороста, поднялась на холм, откуда видно наше стойбище, и услышала крики. Они пришли! Эти русские! У них в руках были маленькие ружьеца и большие ножи. Сначала они схватили Ильмоча и тащили по стойбищу за ноги, словно тушу оленя. Зарубили его, сложили в яранге и принялись за остальных. Дети не успевали вскрикнуть, падали замертво. О, что они делали! В самых жестоких сказаниях такого никогда не бывало. Это могли сделать обезумевшие люди, потому что зверь такого не сообразит.
— А где же остальные? — нетерпеливо спросил Джон. — Почему только две яранги остались в этом стойбище?
— Обожди, — остановила его Кэлена, — все расскажу. Может быть, это мои последние слова в этой жизни… Слушай. Смотрела я издали и так оцепенела от ужаса, что не могла двинуться. Потом, не знаю, как это случилось, я закричала и бросилась с холма вниз. Я чувствовала, что пули бьют по куче хвороста, который я тащила на спине и забыла скинуть. Но почему-то в меня не попадали. Я ворвалась в чоттагин нашей яранги и упала без чувств. Сколько я лежала — не знаю. Когда очнулась — в стойбище уже никого не было. Я одна оставалась в яранге, наверное, подумали, что я умерла. Но я не умерла. Я встала и пошла искать живых. На месте трех яранг оставались только темные круги, не припорошенные снегом. А у Ильмоча… Когда я вошла туда, рассудок снова покинул меня, и не помню, как очутилась здесь… Когда приходил рассудок, я принималась звать на помощь, но горло испускало лишь странный вой, похожий на собачий. Я даже по-человечески разучилась плакать от горя, — немного удивленно произнесла Кэлена. — Когда я увидела тебя, мне показалось, что ты привидение. Но теперь я верю, что это ты, Сон, — старушка взяла руку Джона, внимательно осмотрела шов, который когда-то сделала своими руками, и заплакала: — Какая жестокая жизнь настала!