Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров
Шрифт:
— Прошу сесть! — призывал председательствующий. — Прошу тишины! Свидетель фон Мель, сядьте!
Аудитория успокоилась, судьи коротко о чем-то посовещались, после чего председательствующий возобновил допрос:
— Подтверждаете ли вы, подсудимая, что одно время носили фамилию Софья Блювштейн?
— У нее было много фамилий! — снова не выдержал фон Мель. — Ее надо сослать на пожизненную каторгу!
— Прошу сесть!
Сонька выдержала паузу и спокойно ответила:
— Да, ваша честь. Подтверждаю. Я была Блювштейн. Это фамилия моего мужа, которого
— Ваш муж, Михель Блювштейн, не умер, а осужден на пожизненную каторгу за убийство.
Сонька вполне натурально охнула и некоторое время сидела в потрясенном молчании. Со стороны было видно, что она плачет.
— Подтверждаете ли вы, Софья Блювштейн, что пытались создать в Санкт-Петербурге преступное воровское общество по поддержке преступных элементов, именуемое общак?
Воровка удивленно подняла глаза, смахнула слезы.
— Почему пыталась? По-моему, общак уже существует и будет существовать, пока живет Россия.
Председательствующий принялся изучать лежащие на столе кольца, браслеты, перстни, колье, прочие вещественные доказательства.
— Зачем вам, подсудимая, столько обручальных колец?
Сонька еще раз вытерла кружевным платочком глаза, печально усмехнулась:
— Они, ваша честь, доставались мне от мужей. Да и потом склонна к изменению веса… То худею, то полнею. Мне были необходимы кольца разного размера.
— Ваша уважаемая честь! Половина колец из моего магазина, — заявил возмущенный Циммерман. — Я могу каждое кольцо назвать и оценить! Мойша, чего молчишь, как идиот? Скажи!
— Сядьте, свидетель, иначе я прикажу вывести вас из зала!
— По-вашему, я не имею права голоса?
— Потом! Сядьте!
Циммерман послушно сел.
— А где вы взяли два кинжала в серебряной оправе, вот этот кавказский пояс, ермолки, шитые серебром? И наконец, этот револьвер?
Воровка сама с интересом посмотрела на ворованные вещи, спокойно объяснила:
— Кинжалы и пояс я выиграла в лотерею. Ермолки принадлежат моему племяннику Осе, а револьвер достался мне во время игры в аллегри.
— У вас есть племянник? — искренне удивился председательствующий.
— Да, ваша честь. И не один, — она нежно усмехнулась. — У меня также есть две дочери, Табба и Михелиночка.
— Как давно вы их не видели?
— Давно, ваша честь. Моя мечта сейчас — обнять моих девочек.
— Вы занимались воровством и совершенно забыли о своих детях, — с упреком произнес председательствующий.
— Нет, я не забывала их. Они ни в чем и никогда не нуждались. А по поводу воровства… Нет, ваша честь, я не воровала. Я просто путешествовала по миру. Это моя страсть — путешествия. А чтоб не ощущать нехватку средств во время поездок, я иногда просила некоторых господ мне помочь.
— Ваша честь, — поднял руку адвокат Кочубчика. — Мой подзащитный желает дать показания.
— Потом. — Председательствующий окинул взглядом свидетелей, остановился на хозяине ювелирного магазина на Петровке. — Господин Хлебников, вы узнали даму, вынесшую обманным путем из вашего магазина изделия на двадцать две тысячи триста рублей?
— Да, я эту даму узнал. И полагаю, не скоро забуду. — Хлебников неожиданно улыбнулся воровке. — И дело здесь не только в украденном. Я восхищен ловкостью, артистичностью госпожи Софьи Буксгевден, как она мне представилась. Безусловно, мне жаль потерянной суммы, но еще больше жалко, что я никогда не встречусь со столь истинным человеческим талантом, пусть даже направленным на злодеяние. Это, господа, особый Божий дар!
— Не загадывайте раньше времени, господин Хлебников, — ответила Сонька. — Даст бог, еще встретимся.
В зале засмеялись, кто-то даже зааплодировал. Это был пан Тобольский. Неожиданно решительно встал бургомистр немецкого городка Типлиц, поднял руку. Переводчик также поднялся, перевел:
— Ваша честь, слово просит бургомистр германского города Типлиц господин Вильгельм Вернер.
Председательствующий недовольно поморщился, что-то сказал судье справа, вслух резко заметил:
— Здесь, господа, не благородное собрание, а суд! Мы судим известную своей дерзостью и наглостью преступницу. И при даче показаний я прошу исходить именно с этих позиций, а не заниматься раздачей комплиментов и сочувствий. — Он помолчал, кивнул переводчику: — Пусть бургомистр говорит.
Немец откашлялся, зачем-то выступил вперед. Переводчик поравнялся с ним и начал переводить:
— Уважаемый суд, уважаемые присяжные заседатели, уважаемая публика. — Вернер говорил по-немецки четко, громко, безапелляционно. — Я прибыл из маленького немецкого города, куда вряд ли кому-то из вас удастся заглянуть. Но дама, которая сидит на этой страшной скамье, сумела проникнуть в мой город и принести ему чудовищный по своей бессмысленности урон. Она сделала его посмешищем во всей Германии! Она опозорила жителей города, память о великом графе Типлице. Опозорила лично меня! Теперь мы не просто жители Типлица, а типлициане!
— Нас она тоже опозорила! — выкрикнул Циммерман.
— Папа, перестань! Сядь, нас выгонят! — дернул его за полу Мойша.
— Я целиком и полностью поддерживаю вас, господин председатель, — невозмутимо продолжал немец. — И требую для данной дамы самого серьезного и сурового наказания.
В зале стало тихо. Сонька приложила руки к груди, тихо произнесла:
— Мои сочувствия славному городу Типлиц.
Вильгельм Вернер сел, а председательствующий одобрительно кивнул ему и показал на банкира Догмарова.
— Свидетель Догмаров, что вы можете добавить к тому, что изложено вами в письменном объяснении?
— Ничего, кроме того, что я хотел бы вернуть украденные деньги, — ответил тот.
— Размечтался, — под общий смех буркнул кто-то.
Председатель жестом велел подняться Мирре Грильштейн.
— Ваше имя, свидетельница?
— Мирра Грильштейн, — с ухмылкой ответила она.
— Род занятий?
— Просто дама с Одессы. Без занятий.
— Вы знакомы с подсудимой?
— Первый раз вижу.