Сонька. Продолжение легенды
Шрифт:
В «Бродячей собаке», как всегда, было полно посетителей, табачный дым плавал облаком над головами, голоса говоривших тонули в общем несмолкаемом гуле.
Табба спустилась по ступенькам, швейцар несколько удивился при виде одинокой, изысканно одетой молодой девушки, но не стал интересоваться, к кому она, просто лениво проследил за ней взглядом.
Артистку в полумраке никто не узнал. Она проследовала во второй зал и увидела Рокотова за угловым столиком на двух персон.
Он сидел в привычной для себя позе, упершись взглядом в одну,
Прима остановилась прямо перед поэтом, глядя на него молча и с нескрываемым презрением.
Поэт увидел ее, согнал на переносице брови, но ничего не произнес, лишь убрал пятерней с лица густую прядь волос.
— С кем вы? — спросила Табба, продолжая стоять.
Рокотов перевел взгляд на девицу, задал ей тот же вопрос:
— Вы кто, мадемуазель?
— Ваша поклонница, — ответила та и кивнула на актрису. — А это кто?
— Это? — переспросил Рокотов. — Это сударыня, которая займет твое место.
Он бесцеремонно скинул ноги девицы со своих коленей, грубо толкнул ее под зад.
— До следующих встреч, — и показал Таббе на освободившийся стул. — Прошу вас.
Она, преодолев стыд и обиду, примостилась на краешек, сразу же сказала:
— Вы должны уйти отсюда. Сейчас, немедленно.
Он усмехнулся, ответил:
— Это вы, мадемуазель, должны уйти отсюда сейчас и немедленно.
Таббу качнуло.
— Вы понимаете, что говорите?
— По-вашему, я пьян?
— Нет, вы трезвы. А это еще отвратительнее.
Рокотов наклонился к ней, промолвил своим сводящим с ума сиплым голосом:
— Прошу вас, советую… Бегите от меня. Роман наш закончился. Я ничего не принесу вам, кроме несчастий. Бегите…
— Но ведь… — Глаза Таббы были полны слез. — Но ведь вы меня целовали. Произносили слова…
— Это было… Было, милая девушка, и закончилось. Я позволил себе слабость и теперь горько каюсь. Мне жаль вашей чистоты и наивности… Уходите отсюда.
— Нет, — покрутила головой прима. — Никуда я не уйду. Я обязана понять, что произошло.
— Что произошло? — коротко задумался поэт и повторил: — Что произошло… — Поднял голову, просто и бесхитростно объяснил: — Просто я вас разлюбил. И вы мне больше не нужны.
Табба задохнулась.
— Как?
— Я вообще, мадемуазель, никого в жизни не любил и не люблю. Попытался проверить на вас — не вышло. Не люб-лю!
— Но я люблю вас!
— Напрасно. У меня, мадемуазель, в жизни другой смысл и другие приоритеты. Теперь я понял это окончательно.
— Назовите их, и я приму.
— Хорошо… — Поэт посмотрел ей в глаза. — Бунт!.. Бомбы!.. Террор! Расправа! Вас это не пугает?
— Бомбы — против кого? — Глаза Таббы расширились.
— Вот видите, спрашиваете, значит — испугались.
— Нет, не испугалась. Просто хочу знать!
Рокотов дотянулся до ее головы, постучал изогнутым
— Это слишком сложно для дамского ума… Ступайте, мадемуазель, и занимайтесь своим постыдным ремеслом!
— Как вы можете?
— Могу!.. Потому что не хочу лгать — ни себе, ни вам. — Он приблизил к ней лицо, прохрипел: — Это только кажется, что я поэт, мадемуазель! Я — вор! Нет, не щипач. Не какой-то мелкий марвихер. Вор во имя великого будущего Отечества!.. К черту искусство! К черту поэзию! Все это тлен и бессмыслица!.. Есть более высокие цели!.. Вы даже не заметили, что я дважды использовал вас для своих целей!.. Дважды я воровал вместе с вами!.. Теперь же больше не желаю, чтобы вы рисковали!
— Зачем вы это делаете? — вытерев мокрые щеки, спросила прима. — Вы ведь талантливы. Молоды!.. Вас почитают, перед вами преклоняются. Зачем?
Рокотов некоторое время смотрел на девушку своим тяжелым немигающим взглядом, вдруг, сцепив зубы, спросил:
— Знаете, что такое ненависть?.. Это когда душу, глаза затмевает одна только чернота!.. Ненавидишь все — народ, страну, власть, порядки!.. Ненавидишь до такой степени, что хочется все разрушить, взорвать и на этом месте выстроить новое, светлое, сказочное царство!
Табба не сводила с него влюбленного, восхищенного взгляда.
— Я бесконечно люблю вас! Я пойду за вами куда скажете!..
Поэт откинулся на спинку грубого деревянного стула, с ухмылкой произнес:
— Да, вы пойдете сейчас туда, куда я скажу… Домой!.. И забудете навсегда этот вечер, этот разговор… Забудете меня. — Пренебрежительно махнул рукой, приказал: — Ступайте, мадемуазель! А если что-нибудь случится, поставьте за меня свечку. — Вдруг внимательно, будто прицениваясь к чему-то, посмотрел на артистку черными бездонными глазами. — Ходят слухи, будто вы являетесь дочкой Соньки Золотой Ручки.
Табба вздрогнула.
— Что?.. Вы с ума сошли?
— Наверное, — устало усмехнулся Марк. — Бред воспаленных мозгов. Ступайте с богом.
— Чушь! Ваш идиотский вопрос — полная чушь.
— Конечно чушь. Ступайте.
Прима медленно поднялась и, не пряча мокрое от слез лицо, задыхаясь от плача, ринулась через задымленный зал к выходу.
Перед самой дверью увидела как в тумане физиономию Изюмова, который спросил:
— Могу ли я чем-нибудь помочь, мадемуазель?
— Пошли к чертям! — выкрикнула она и выскочила на улицу.
Было далеко за полночь. Небо по-прежнему было задавлено густыми низкими тучами, изредка за окнами слышался грохот повозок и карет, проносящихся по булыжнику.
Катенька не спала. Сидела на кушетке в своей комнате, читала какой-то бессмысленный журнал о модных нарядах, ждала, когда барыня выйдет из ванной.
Подошла к окну, через штору выглянула на улицу — темно и мрачно. Вернулась назад, прислушалась к звукам, доносящимся из ванной. Шум воды не прекращался, прима не выходила.