Сонька. Продолжение легенды
Шрифт:
Однажды воровка едва не упала с качелей, кузен успел подхватить ее, лица их оказались так близко, что еще какой-то миг — и мог случиться поцелуй.
Оба смутились, Андрей поцеловал руку девушки, повернулся к застывшей в ожидании кузине.
— Анастасия, я, похоже, влюблен.
Михелина попыталась деликатно прикрыть его губы ладонью, но он отвел ее руку.
— Клянусь. Я даже не представляю, как покину вас.
— А ты не покидай, — пожала плечиками Анастасия. — Василий Николаевич поможет тебе.
— Нет, — печально
— Я буду ждать, — улыбнулась она.
— А если это будет не через месяц и не через два?
— Все равно буду ждать, — ответила молодая воровка и прикоснулась губами к его щеке.
Гаврила Емельянович в задумчивости расхаживал по кабинету, глядя на носки своих лаковых штиблет и как-то совсем не обращая внимания на стоявшего возле двери Изюмова.
Артист чувствовал себя совершенно не в своей тарелке, не знал, куда девать руки и чего ждать от директора театра.
Тот вдруг круто изменил направление, подошел к артисту почти вплотную.
— Вы ведь все это сочинили? — спросил директор, глядя в глаза Изюмову.
— Нет, — сглотнул тот. — Святая правда.
— Врете. Этого не может быть, потому что не может быть никогда!
— Они сами мне об этом сказали.
— Бред, фантазии, чушь, больное воображение!.. Вы хотя бы представляете своим комариным умом, что все это значит для театра, для поклонников, для меня, для вас, в конце концов!
— Представляю…
— Ни черта не представляете! — Директор отошел от Изюмова, сделал несколько шагов по кабинету, снова остановился. — Сонька Золотая Ручка вместе с полицмейстером посещает приму оперетты в больнице! — истерично выкрикнул он. — Чем не заголовок на первой странице любой газетенки?!
— Вы про дочку забыли-с, — подсказал Изюмов.
— Молчать! — затопал ногами Гаврила Емельянович! — Не сметь открывать рот!.. Стоять, слушать и молчать! — Снова приблизился вплотную. — Вы не говорили, я не слышал эту галиматью!.. И не дай бог где-то кому-то брякнете — задушу своими собственными руками! Насмерть!.. Вы поняли меня?
— Так точно-с!
— Не сметь!.. Не сметь по-солдафонски! Вы пока что артист, мать вашу втридешево!.. Вон отсюда!
Изюмов повернулся и в полуобморочном состоянии двинулся прочь из кабинета, и тут директор окликнул его:
— Подождите! — Подошел близко, изучил с ног до головы. — Зачем вы это делаете?
— Что? — не понял тот.
— Всю эту грязь о женщине, которую любите.
— Потому что люблю. Люблю, страдаю, безумно ревную. Пусть и ей будет не совсем сладко на этом свете.
— Мразь… Пошел!
Артист ушел, директор вернулся к столу, посидел какое-то время в задумчивости, снял было трубку телефона,
Изюмов сидел в третьесортном артистическом кабаке, будучи крепко пьяным и дурным по поведению. За столом он был один, перед ним стояли почти опорожненная бутылка водки, а также обглоданная кость баранины и капустный салат.
Публики в этот полуденный час здесь почти не было, поэтому прицепиться особенно было не к кому.
— Человек! — заорал он половому и поманил пальцем. — Еще бутылку водки и самую малость закуски!
— Так ведь вы, барин, первую еще не допили, — пытался возразить тот.
— Молчать, сволочь!.. Молчать и исполнять приказание! Ты знаешь, кто перед тобой?
— Господин артист!
— Вот и ступай отсюда, свинья!
— Слушаюсь.
Половой удалился, Изюмов налил рюмку и в короткий взмах головы опрокинул ее.
Увидел вошедшую в кабак чем-то узнаваемую фигуру, напрягся. Проследил за человеком в шляпе и с тростью, даже, от предчувствия интриги, подался вперед.
Это был пан Тобольский. Он сел за свободный стол, к нему тотчас подскочил половой и, получив распоряжение, удалился.
Изюмов наполнил до краев рюмку, поднялся и неровным шагом, расплескивая по рукам и на пол водку, двинулся к знакомому господину.
— Прошу прощения. Артист тяжело рухнул на стул напротив пана, попытался улыбнуться. — Пьян-с как свинья, поэтому посмел потревожить.
Тобольский спокойно и с некоторым интересом смотрел на него.
— Не признаете? — обвел пальцем вокруг своей физиономии Изюмов.
— Признаю, — улыбнулся тот. — Артист оперетты.
— Благодарствую… — Артист поклонился и снова расплескал водку. — Вы однажды интересовались мадемуазель Бессмертной. Верно?
— Да, было.
— И она указала вам на дверь!
— Тоже было.
— Теперь извольте выслушать меня, сударь. — Изюмов выпил остаток водки, попытался найти на пустом столе какую-либо закуску, но занюхал в итоге рукавом. — Перед вами сидит дрянь и сволочь!.. В самом препротивном виде!
— Вы много выпили, и вам следовало бы отправиться домой.
— Не надо, — поднял тонкий, худой палец артист и поводил им перед лицом пана. — Не надо, сударь, останавливать артиста, если он решил до конца сыграть свою роль!
— Хорошо, слушаю вас.
Изюмов помолчал, склонив голову к столу, вдруг резко вскинул ее.
— Я влюблен!.. Понимаете, влюблен! Бездарно, безответно, бессмысленно!.. Догадываетесь в кого?
— В мадемуазель Бессмертную.
Артист удивленно посмотрел на незнакомца, сокрушенно повел головой.
— Похоже, это у меня на лбу уже написано… Да, в мадемуазель Таббу. Прекрасную и восхитительную. Я, низкая и гнусная тварь, влюблен в самую сияющую женщину!.. Знаете, почему я так себя презираю, сударь?