Сонька. Продолжение легенды
Шрифт:
— Но вас тоже могут убить или ранить! — воскликнула Михелина.
— Значит, такова воля Господня, — с печальной усмешкой ответил князь.
— Я тебя не отпущу! — Анастасия села к нему на колени, прижалась. — Вот так возьму и не отпущу!.. — Серьезно посмотрела на гостью, спросила: — Анна, ты ведь поможешь удержать его?
— Я буду рядом с тобой, — кивнула та.
— А вы когда уезжаете? — посмотрел на Михелину Андрей.
— Думаю, скоро. Мама скажет.
— Скоро — это когда?
— День-два…
— Меня
— Вы что, оба хотите бросить меня? — возмутилась Анастасия, и на ее глазах выступили слезы. — Как я буду здесь одна?
Михелина улыбнулась ей, подала стакан воды.
— Я уговорю маменьку задержаться.
— То есть я могу рассчитывать, что проводите меня? — улыбнулся князь.
— Конечно.
— Я буду крайне рад. — Он поднес руку воровки к губам, поцеловал.
Мимо промелькнул Никанор, спеша встретить въехавшую во двор карету. Это был полицмейстер с Сонькой. Они поднялись по ступенькам, вошли в комнату, где сидели дети.
— Не заскучали? — громко и весело поинтересовался Василий Николаевич.
— Ни капельки! — искренне ответила княжна и тут же добавила: — Анна готова задержаться у нас, пока кузен не отправится на войну!.. Вы не против, мадам Матильда?
— Я согласна, — ответила Сонька и прижала голову девочки к себе.
Поодаль стоял Никанор, слушал и наблюдал за происходящим.
Вор Кабан, прихрамывая, брел не спеша вдоль Екатерининского канала, спиной чувствовал за собой хвост из двух персон, но не оглядывался, пока не вышел на Невский проспект.
Здесь коротко повернул голову, убедился в наличии шпиков, крутнул головой, хмыкнул и побрел по людному и равнодушному ко всему происходящему проспекту. Вглядывался в лица встречных и обгоняющих, надеясь узреть кого-то знакомого, но все были чужие, неизвестные.
С Невского Кабан повернул на Литейный и снова желал увидеть хотя бы одну близкую физиономию.
Филеры терпеливо и внимательно отслеживали его, создавали видимость необязательной прогулки, о чем-то непринужденно беседовали.
Изюмов осторожно приоткрыл дверь палаты, просунул туда вначале цветы, затем вошел сам. Из первой комнаты была видна вторая, где лежала Табба.
Катенька вопросительно посмотрела на хозяйку, та безразлично кивнула.
Хотя Табба не спала, артист аккуратно, на цыпочках пересек пространство, остановился в дверях, виновато улыбнулся.
— Здравствуйте. Надеюсь, не очень обременил?
— Входите, — негромко произнесла прима. — Только цветы оставьте Катеньке.
— Как прикажете.
Изюмов передал букет прислуге, вернулся к больной,
— Не буду надоедлив. Всего лишь на пару минут.
Прима махнула Катеньке, чтобы та покинула палату, повернулась к посетителю.
— Что в театре?
— Вас ждут-с.
— Вместо меня в спектакли никого не вводили?
— Не приведи Господи! — перекрестился Изюмов. — Даже допустить подобное невозможно. Вы незаменимы.
— Благодарю. — На глазах Таббы выступили слезы.
— Ничего-с… Все хорошо-с… — пробормотал артист и даже осмелился поцеловать ей руку.
— Вы славный, — сказала прима.
— А вы восхитительная… Восхитительная и любимая.
— Перестаньте. — Табба достала платочек, промокнула глаза. — Что еще нового в театре?
— Ничего-с… — Изюмов задумался, пожал плечами, повторил: — Определенно ничего-с… — после чего с видимым колебанием вспомнил что-то и добавил: — Разве нечто касаемо моей персоны, но это совсем неинтересно.
— На войну, значит, решили не идти?
— Не совсем так, — пожал плечами артист. — Гаврила Емельянович попросили не делать этого.
— Гаврила Емельянович? — удивилась девушка. — С чего бы это?
— Понадобился им.
— По какой причине?
— Причина тайная, — почему-то шепотом ответил артист. — Распространяться о ней не положено.
— Не положено так не положено, — равнодушно отозвалась Табба и отвернулась к стенке.
— Вы обиделись?
— Нет, просто думаю.
Изюмов посидел в каком-то смятении, легонько коснулся одеяла.
— Знаю, я вам мало приятен, а от этого еще больше меня терзает совесть.
— Совесть терзает, надо исповедаться, — спокойно посоветовала девушка.
— Вот я и хочу… Позвольте мне это сделать.
Она в изумлении повернулась к нему.
— Исповедаться — мне?
— Именно вам, — кивнул тот. — Грех мой перед вами.
Табба сбросила ноги и, прикрыв их простыней, села на кровати.
— Говорите.
Изюмов огляделся, шепотом сообщил:
— Гаврила Емельянович велел шпионить за вами.
— Почему?
— Не смею знать. Думаю, по причине вашей неблагонадежности.
— Вы говорите сущую чепуху. В чем же я неблагонадежна?
— Клянусь, не знаю, — снова перекрестился артист. — Только велели докладать им о всех ваших встречах и другом времяпрепровождении. При беседе также присутствовал чиновник из департамента полиции.
Табба посидела какое-то время в глубокой задумчивости, затем неожиданно взяла руку артиста, поднесла к губам, поцеловала.
— Благодарю вас…
— Боже, что вы делаете? — От восторга Изюмов едва не задохнулся. — Я недостоин этого.