Сонные глазки и пижама в лягушечку
Шрифт:
Белфорд обижается.
– Что случилось? Я что-нибудь не так…
– Разве ты не хочешь, чтобы я сняла лифчик? Я думала, тебе нравятся мои маленькие филиппинские луны.
Белфорд кивает дважды: первый раз, чтобы сигнализировать согласие на дальнейший стриптиз, а второй – чтобы подтвердить свою лояльность вашей относительно мелкой груди. Вы с улыбкой расстегиваете бюстгальтер – у этой модели застежка спереди – и разводите его в стороны ровно настолько, чтобы показать узкую полоску кожи между грудями. Придерживая концы руками, вы пристально смотрите любимому в глаза.
– Белфорд, – говорите вы, – нам надо серьезно поговорить. Прости, что начинаю в такой момент, но если мы сейчас не разберемся, я не смогу расслабиться, буду думать, отвлекаться… – Вы снова улыбаетесь и дергаете лифчик взад-вперед; груди
Конечно, нет! Он хочет того же, чего и вы. Подтверждая репутацию истинного джентльмена, он откидывается на спинку дивана и вежливо выслушивает облегченную версию вашей задумки, призванной обратить финансовый кризис в чистую прибыль. (Будь он и вправду джентльменом, его эрекция не держалась бы на протяжении всего рассказа; правда, есть одно смягчающее обстоятельство: вы сидите рядом в расстегнутом лифчике и с трусиками, спущенными до колен.) Когда наступает момент деликатной просьбы, вы изо всех сил пытаетесь изобразить оптимистичную уверенность. Все, что вам нужно, – это кратковременная ссуда. Скажем, сто тысяч долларов. Или больше, если можно. Под хороший процент, разумеется. А в случае будущего брачного союза весь доход пополам. Законодательство штата Вашингтон уважает общее имущество супругов.
Белфорд слушает внимательно, даже зачарованно, ни разу не перебив. Дождавшись конца, он сочувственно сжимает ваши маленькие изящные ладошки большими надежными руками и, глядя на обнажившуюся грудь, говорит:
– Да, идея очень интересная, крольчишка. Рискованная, конечно…
– Нет, Белфорд, никакого риска! Я гарантирую.
– …однако дело в том, что я ничем не могу помочь. Видишь ли, Гвен, – он расплывается в улыбке, которая в некоторых районах Монтаны собрала бы всех окрестных волков и койотов, – я дал святой обет. Я дал Господу слово, что, если Андрэ вернется живой и невредимый, я пожертвую девяносто процентов своих сбережений в пользу лютеранского приюта для бездомных… Ах, дорогая, мне так жаль! Прямо сердце разрывается, когда вижу тебя огорченной. Но пойми: я был в отчаянии, и Бог меня услышал, явил милость свою в час скорби. Я же не могу нарушить слово, данное Богу!
Прокручивая в памяти дешевую зажигалку, конверт с инструкциями, огонь, озаривший салон «порше», пепел, похожий на радиоактивный снег, вы думаете: «А как насчет моего часа скорби? Ты что, забыл? Это я нашла твою чертову обезьяну!»
Несколько минут вы оба храните молчание. Ваш ум лихорадочно перебирает оставшиеся варианты, словно слепой любитель кофе, нервными руками ощупывающий меню в кофейне. Белфорд ласкает вам руки, истекая слюной и нечленораздельно мыча; если закрыть глаза, то покажется, что вы в детском зоопарке. Эрекция его так и не покидает, и в конце концов ваше внимание фокусируется на ней, как на единственном дереве, уцелевшем после урагана. Это дерево, натурально, хочется потрогать, простучать, прислониться к нему, пообедать в его тени. Наверное, в этом все дело. Иначе как объяснить, что в столь критический поворотный момент, когда все поставлено на карту, когда отношения с Белфордом перескочили роковой барьер разрыва, вы хватаетесь за воспрявший фаллос и начинаете его гнуть и растягивать, словно лучник, выбирающий молодое деревце в Шервудском лесу?
Неправильно истолковав движение, Белфорд подхватывает вас на руки и несет в спальню. Вы хотите протестовать – но вместо этого, дрыгнув ногой, сбрасываете трусики и начинаете расстегивать его рубашку.
Люди, как правило, ныряют в эротику, чтобы скрыться от житейских неприятностей, однако бывают ситуации, когда секс служит центровочным устройством, избирательным горнилом, в котором паразитные виды энергии сгорают без следа, оставляя чистейший мозговой драйв, обеспечивающий железную фокусировку на задаче. Позже, спокойно обдумав случившееся, вы отнесете этот акт безответственного совокупления ко второму типу вышеописанных ситуаций, но сейчас во вселенной не существует ничего, кроме острого зуда в раскаленном клиторе, в дразнящей язве, которую немедленно надо почесать.
Белфорд укладывает вас в гущу благодарных микроклещей и ловко вышагивает из брюк. Задохнувшись от странного обезличенного желания, не в силах пошевелиться, вы завороженно следите, как любимый снимает трусы-боксеры, аккуратно складывает
– Скорей, скорей, – бормочете вы, слушая, как в соседней комнате Джули Эндрюс зачитывает – для тех, кому интересно, – список своих любимых вещей. [6]
6
Одна из песен в кинофильме «Звуки музыки» называется «Мои любимые вещи» и, как следует из названия, посвящена перечислению любимых вещей главной героини.
Храпя, как садовый трактор, Белфорд вспахивает целину вашей вины (ибо в душе у вас действительно таится чувство вины, хотя соитие от этого делается лишь грубее, а значит, приятнее). Вы раскрываетесь перед ним, как жирный чернозем. Он сажает свой корень в борозду – невыразимо глубоко, – и вы извиваетесь, выгибаетесь и дрожите, стараясь не упустить ни одного дюйма. Его спина – коричневый бумажный пакет; ваши ноги – натянутая струна. Давай, Джули, поехали еще раз, с самого начала.
Время от времени, примерно раз в три минуты, вы думаете, что покончили с развратным бизнесом и получили все сполна, что пришла пора отпихнуть любовника и привести в порядок если не измятое самоуважение, то хотя бы внешний вид, – но Белфорд неизменно цепляет какой-нибудь нерв, который до сих пор оставался незатронутым, и вы вновь отключаетесь на три минуты, чтобы вытеребить каждую каплю удовольствия из новооткрытого местечка.
– Белфорд, – шепчете вы в промежутках между стонами, – это самый лучший… о-о… секс из всех, что… о-о… у нас с тобой… о-о…
От крайнего удивления тем фактом, что вы подали голос в процессе соития, Белфорд на секунду замирает. А потом молча кивает в знак согласия. Он тоже никогда не раскрывал рта во время любовных сессий – и, судя по всему, не собирается нарушать традицию. Раздвинув ваши ягодицы толстыми сигарообразными пальцами, он начинает долбить под несколько измененным углом, посылая ударные волны через все тело до самых десен.
А потом угол снова меняется – и Белфорд уже работает впрямую по клитору, сплющивая его, размазывая по стенке, полируя, как старый греческий зеленщик полирует свои баклажаны, как Аладдин полирует медную лампу, вызывая робкого джинна, – полирует, пока этот маленький бугорок наслаждения не начинает сиять, заливая влагалище светом, превращая его в бродвейскую сцену. Та-дааа! В лучах прожекторов по проходу бежит белый пони, гордый и веселый. Взмахнув гривой, он перепрыгивает оркестровую яму, пролетает над рампой и приземляется в центре сцены, широко расставив ноги, подняв копытами пыль – ноздри трепещут, глаза вращаются, изо рта валится пена, – и зал взрывается трескучей овацией. Тут Белфорд окатывает лошадку водопадом жидких белых роз, и она делает стойку на голове – по просьбам публики…
23:56
Восстанавливая дыхание, сбитое экстравагантной буффонадой, вы чувствуете себя скорее реабилитированной, чем удовлетворенной, скорее освобожденной, чем реабилитированной. Ведь удовлетворение – лишь временная анестезия, притупляющая боль жизненных ожогов, а реабилитация – та же месть, только без горчицы. Освобождение же – это столь грандиозный перед, что единственным задом, который может ему соответствовать, является смерть. Да и то не всегда.
Все опасения, связанные с тем, что Ларри Даймонд вас загипнотизировал, погрузил в некий психосексуальный транс, растворились в мощном приливе оргазма. Правда, без Даймонда вы никогда не достигли бы такого оргазма, ибо это он впервые показал, как пришпорить белого пони, чтобы тот забежал на горку; и если в вашей жизни еще наступит момент, когда секс будет играть более важную роль, чем сейчас, момент, когда новый поклонник назовет вас «лучшей задницей Сиэтла», а вы – боже сохрани! – будете польщены его словами, – что ж, значит, Даймонд оказал вам услугу. Пока же, преодолев бешеные пороги на утлом плоту, который построил некомпетентный Белфорд Данн, вы ощущаете, что освободились от обязательств, от зависимости, от страха, освободились от влияния Даймонда и стали – не больше и не меньше – хозяйкой собственной судьбы.