Соня рапортует
Шрифт:
Мне вскоре стало ясно, что запланированную поездку надо «отложить».
В Китае также были свои политические заботы.
19 февраля 1933 года
«Китайско-японский конфликт разрастается. Вероятно, Япония очень скоро захватит провинцию Жэхэ без сопротивления с китайской стороны. Китайское правительство по-прежнему не намерено посылать войска против японцев — солдаты ей нужны для борьбы против Красной армии, сейчас, в частности, в Цзянси. Япония вначале не будет наступать на Тяньцзинь или Пекин. Решится ли она — и когда — на войну против России, сказать трудно.
Если девять месяцев тому назад Чан Кайши и нанкинское правительство не имели твердой почвы под ногами, то теперь
21 мая 1933 года [25]
«Война на Севере затягивается… Правители южных провинций во главе с Кантоном объединяют свои силы. Планируется поход на Нанкин с целью свержения правительства. Об этом говорят уже давно, однако, состоится ли такой поход, пока не ясно. Политическая обстановка здесь часто меняется… В остальном я занималась изучением Китая. Столь часто, насколько это было возможно, я выезжала за пределы Шанхая. Здесь так много чудесных деревень, могильных курганов и храмов, а также улиц и людей! Думается, если я останусь здесь еще несколько лет, Китай поглотит меня и у меня не возникнет желания расстаться с ним. В особенности в наше время большим утешением для меня является то обстоятельство, что эта страна мне так нравится. Надо бы вас всех сюда вытащить!»
25
Это последнее сохранившееся у меня письмо в Германию из Шанхая, адресованное: Берлин, Шлахтензее, Террассенштрассе, 17.
ЧАСТЬ III
Вернувшись в Советский Союз, Рихард, видимо, подробно обо всем информировал Центр; во всяком случае, Пауль и Гриша переговорили со мной о моем будущем. Они задали мне вопрос, готова ли я на полгода или более длительный срок поехать в Москву на учебу. Правда, сказали они, нет гарантии, что я вернусь в Шанхай. Одно из условий — на этот период я должна куда-либо устроить моего маленького сына. Он не может ехать со мной в Советский Союз, поскольку нежелательно, чтобы он знал русский язык.
Это предложение было абсолютно неожиданным и означало коренной поворот в моей жизни.
Я согласилась.
Мысль о том, чтобы оставить работу и зажить «нормальной» жизнью, никогда не приходила мне в голову. К тому же учеба могла бы мне помочь еще лучше делать то, чем я уже занималась. На мое немедленное решение повлияли военные действия Японии, свидетельницей которых я повседневно была, а также высказывания товарищей о том, что «Гитлер — это война», понимание того, против кого в один прекрасный день обратятся оба агрессора.
Возможно, сегодня это кажется мало реальным или пропагандистски приукрашенным, что я приняла такие решения в своей личной жизни исходя из международного положения. Я отвечу на это следующим вопросом: почему спустя три года тысячи товарищей поехали в Испанию, чтобы бороться там против фашизма и войны? И сколько юношей ГДР в наше время с таким же воодушевлением поехало бы во Вьетнам? В какой бы стране я ни была, я занималась бы одним: испанскими, вьетнамскими или чилийскими проблемами. Я знала, что буду очень страдать вдали от Миши, и не знала, где он будет жить без меня. Мои родители не могли взять его к себе. Наш дом на Шлахтензее уже много раз подвергался обыску. Мать готовилась эмигрировать вместе с детьми. Отец уже тайно покинул Германию с помощью родителей Рольфа, которые имели маленький домик на чехословацкой стороне Ризенгебирге, неподалеку от германской границы. Они в любом случае были готовы взять к себе Мишу. Причины моей просьбы они не знали. Достаточно было сказать, что Мише очень полезно сменить климат и что Рольф тоже выражает такое пожелание. Для иностранцев считалось обычный посылать в период отпусков своих жен и детей на длительный срок на родину.
Прощание с шанхайскими товарищами было для меня очень тяжким. Они оставались в опасности. Большой дорожный чемодан, заполненный почтой, много лет стоял наготове в боксе нашей спальни. Пауль или Гриша организовали дело так, что меня должен был доставить во Владивосток один норвежский грузовоз, который обычно пассажиров не перевозит. Грузовоз находится, видимо, во владении Восточно-китайской железной дороги, являющейся совместной собственностью Советского Союза и Китая. Гриша доставил меня в порт, где околачивался известный нам шпик по имени Бернхард.
Мы решили, что чемодан с почтой Гриша доставит позднее на джонке. Корабль стоял в некотором удалении от причала. С Мишей и багажом я перебралась на грузовоз и долго ждала на палубе в темноте, пока наконец не услышала тихий оклик Гриши. Мы затащили чемодан на корабельной лестнице наверх и простились друг с другом. Я последний раз взглянула на Гришу, затем до меня донесся всплеск весел джонки.
На пароходе меня приняли не очень дружелюбно. Первый офицер был вынужден уступить мне свою каюту. Когда Миша заснул и я включила свет, на его лице сидело множество комаров. Кто-то открыл иллюминатор. Команда меня сторонилась. Я жила изолированно, и даже еду, мне подавали отдельно. Мише это не мешало. Чудеснее было целиком посвятить Мише несколько дней, и мальчик радовался тому, что у меня так много свободного времени. Каждый день я рассказывала ему выдуманные истории. Он упивался ими. Мише было два года четыре месяца. Он любил свою книжку с картинками и стихами и знал наизусть много стихотворений. Порой мы вместе рассматривали канарейку, жившую в клетке на палубе. Погода была прекрасная, и чудесно пахло лесом, которым был нагружен грузовоз.
Новая ситуация вызывает порой подъем духа, ведь человек питает страсть к приключениям. Меня ждало нечто новое. Как-то сложится теперь моя судьба? Меня удручала лишь предстоящая разлука с ребенком. Полгода я буду в отъезде и не смогу наблюдать за его развитием, именно в том возрасте, когда каждый день приносит что-то новое. Когда я думала о разлуке, у меня внутри все сжималось. Правда, Миша будет у любящей бабушки, да и климат в горах для него идеальный.
Гриша сказал мне, что во Владивостоке меня встретят. Корабль причалил. Порт с его четко очерченной бухтой выглядел как на картинке.
Меня никто не встречал. Багаж сгрузили. Деловитые советские таможенники хотели открыть все чемоданы. Итого нельзя было допустить даже на территории Советского Союза, так как со мной была почта. Я заявила, что еду транзитом, после чего все чемоданы были опечатаны. Итак, я сидела со своим добром на набережной, не зная ни слова по-русски, и отказывалась от предложений доставить мои вещи в отель или на железнодорожную станцию. Но и дальше ехать я не могла. Не знала, по какому адресу мне обратиться в Москве или во Владивостоке. Недоумевающие чиновники оставили меня на набережной. Было жарко, булыжник раскалился. Прошел час — никто не пришел. Ребенок захотел пить, да и я никогда не отличалась терпением. Какой-то лоцман, крупный рыжебородый мужчина, не спускал с нас глаз. Он знал немного английский язык и заговорил со мной. Я ответила, что за мной придут. Он заметил мое нетерпение, подошел, положил руку мне на плечо. «Посмотрите на небо, — сказал он, — видите, как высоко взошло солнце и как далеки звезды, по сравнению с вечностью два часа — это мгновение».