Соперницы

Карпович Ольга

— Мне возьми, — отзываюсь.

— И не думай! — встревает Она. — Вдруг ангина? Побереги связки!

— А тебе, значит, можно? — огрызаюсь я.

— Я не солистка Большого театра, милая, — напоминает она. — В хоре несколько сотен человек. Ну слягу я, так мне замену найдут. А тебе нельзя!

— Ваше здоровье, Владимир Ильич, принадлежит революции, — мрачно изрекает он. — Она права. Побереги связки, примадонна!

Он

уходит. Откинувшись на лежаке, я вижу, как Он движется вдоль бирюзовой кромки моря. Солнечные лучи рассыпаются в воде бриллиантовыми брызгами. Темная, мужественная и гибкая фигура на фоне слепящей синевы. Он движется быстро, пружинисто, под бронзовой кожей играют мускулы. Боже мой, да ведь Он самый красивый мужчина на свете! Вот так бы лежать рядом с Ним вечно на горячих камнях, и чтобы солнце золотило ресницы, а ступни омывала прохладная морская вода. И никого и ничего мне больше было бы не надо. Да… Если бы не Москва, не театр, не роли… Встречи, гастроли, парижские и лондонские набережные, утренние круассаны где-нибудь в «Георге Ритце», вечерние коктейли на площади Сан-Марко… Какой простой и счастливой могла бы быть жизнь…

— Извини, я, кажется, опять что-то не то ляпнула?

Она смотрит на меня, невинно моргая своими широко расставленными белесыми глазами. Я качаю головой и беззлобно цежу сквозь зубы:

— Я тебя когда-нибудь просто убью. Тяжелым тупым предметом!

Санаторий был закрытый, можно сказать, шикарный для тех лет. Темный, к самому морю спускающийся парк с высокими свечками кипарисов, мохнатыми толстоногими пальмами, островками бамбукового частокола. По парку раскиданы светлые, невидимые друг для друга корпуса и отдельные двухкомнатные домики с плетеными креслами на узких террасах. Чуть выше, у выхода из парка, располагалось приземистое пузатое здание столовой, а дальше — пропускной пункт со строгими неподкупными дежурными.

Проходя через ворота, Женя помахал пропуском очередному усатому караульному в мятой форменной рубашке и заспешил по каменной лестнице вниз, к их с женой персональному «бунгало». После ослепительного крымского полдня в домике показалось темно и душно, в комнате сладко пахло солнцезащитным кремом. Светлана в накинутой на плечи его белой рубашке сидела на столе, опершись спиной о стену. Ее тяжелые, тускло поблескивающие в полутьме волосы гладкой волной падали на плечи. Одна рука — черная от солнца и гибкая, словно рука выточенной из дерева африканской статуэтки, — прижимает к уху телефонную трубку, другая крутит за тонкую ножку бокал с белым крымским вином. Внизу, на пуфике, примостилась неизменная Тата, тихая, незаметная, непритязательная, незаменимая, всегда наготове — верный оруженосец. Бледной крупной ладонью сжимая Светланину тонкую щиколотку, она быстро покрывала ногти на ноге подруги темно-розовым лаком.

— Дмитрий Юрьевич, мне срочно нужен билет до Москвы, — говорила Света в трубку своим глубоким поставленным голосом. — Да, на сегодня. Что значит — нет? Должна же быть бронь! Дмитрий Юрьевич, вы меня удивляете…

Она возмущенно

дернулась, едва не опрокинула ногой пузырек с лаком, Тата испуганно зашикала, удерживая ее за щиколотку.

— Вот и отлично! Пусть подвезут прямо в аэропорт, — приказала Светлана и швырнула телефонную трубку.

— Ты куда собралась? — нахмурился Женя.

— Ой, Женька! — радостно обернулась к нему жена. — Что сейчас расскажу.

Она отпихнула Тату, бросив на ходу: «Да подожди ты, потом!», подлетела к мужу и порывисто обхватила руками его шею.

— Представляешь, сейчас звонили из Москвы! Будут музыкальный фильм снимать по «Тоске», идут пробы на главную роль. Я сейчас же лечу пробоваться. Да что там пробоваться — я уверена, что утвердят меня… меня! Я же главный претендент на Тоску в Большом, с тех пор как Свибильская перестала петь эту партию.

Она отпустила мужа, закружилась по комнате, напевая заглавную арию из оперы, резко развернулась, волосы взлетели и мягко опустились на плечи. Женя без улыбки наблюдал за передвижениями Светланы.

— Я хорошо буду смотреться на большом экране, м-м-м, как думаешь?

— А как же отпуск? Как же мы? — хмуро спросил он.

— Ну что отпуск — последний отпуск в жизни, что ли? — отмахнулась она. — Это же кино, понимаешь?

— Понимаю, — медленно, сжав губы, выговорил Женя. — Понимаю… Значит, ты опять меня кидаешь? И все эти обещания, все слова — «ах, мы наконец-то будем вдвоем, я так устала, я так соскучилась», — все это твое обычное вранье, так?

Светлана остановилась, огорошенная, ноздри ее дрогнули, глаза сверкнули.

— Что значит — обычное вранье?

— Сама знаешь! — выкрикнул Женя. — «Не могла поймать такси, заночевала у подруги», «у меня с ним ничего не было, он женат»… Да ты вся насквозь состоишь из лжи.

— А-а-а… — с каким-то странным удовлетворением захохотала Светлана. — Опять старая песня на новый лад. Отелло! Ты маньяк, маньяк, понимаешь? У тебя навязчивая идея. Тебе везде мерещатся измены!

Тата испуганно забилась в угол, переводя настороженный взгляд то на разгневанную подругу, то на обличающего ее мужа.

— Мерещатся? — теперь Женя картинно расхохотался, откинув голову. — Да вся Москва знает, что ты спала с Костюковским, вашим дирижером. И можешь не впаривать мне эту фигню про кинопробы. Очередной хахаль поманил, ты и полетела? Шлюха! Дешевка!

Светлана схватила со стола недопитую бутылку «Муската», сжала тонкое горлышко и, размахнувшись изо всех сил, метнула ее в Женю. Тот ловко увернулся, и бутылка, шваркнувшись о притолоку, разбилась вдребезги. На стене расплылось темное бесформенное пятно, хрустнули под ногами осколки.

— Я шлюха, да? Да ты просто завидуешь, — Светланин сильный голос, казалось, разносился по всему парку. — Завидуешь, что я в двадцать восемь лет в Большом выступаю, что у меня известность, поклонники, гастроли. А ты кто такой? Муж Полетаевой? Художник, как же! Полторы выставки в заштатном ДК! Бездарь! Неудачник!

— Да пошла ты! Тоже мне — удачница! Потаскуха дешевая! — взревел Женя. — Убирайся к своему Голубчику, или кто там у тебя! Я ему только спасибо скажу. Достало все!

Он вылетел из домика, хлопнув дверью.