Соперник Византии
Шрифт:
Ты что ж, никогда не пахал, не сеял? Только балаболишь? А ведь любой оратарь [175] поет эти слова Дивы в поле, особо перед посевом.
– Не ведал, - твердил остывшими губами жрец, - не вспа-мятую!
– тупо и каменно отвечал он.
– Потому, - уже повысив голос, грозно сказал Святослав, - ты озлобил Перуна, и он наказал нас. Ступай в капище, принесешь требу и буде седмицу молить Перуна за себя и меня, грешного, что понадеялся на тебя. Ступай, невежа!
175
Оратарь -
Уже поздно вечером, когда князь готовился ко сну, явился Кожема с Утином.
– Что вам, - через плечо спросил Святослав, - и ночью стало быть бунтуете?
– Нет, Великий князь, все спокойно, - ответил Кожема.
Но сбоку князь приметил, что из рукава Кожемы капает кровь. Он повернулся к нему лицом и увидел, что тот протягивает ему сверток.
– Просил Волк передать тебе, князь.
– А это что?
– показывая на пятно крови, спросил Святослав.
– Это мы тут схлестнулись с Савелием и Быком, хотели отобрать свиток.
– Ступай к Марфе, она внизу, полечит.
Когда Кожема повернулся, князь увидел на его спине кровавое пятно. И он вдруг вспомнил, как много лет назад спас его от кнута хазарина. Постарел Кожема, лицо все в мелких морщинах, будто стираное и не выглаженное, совсем седой.
Князь развернул перевязанный грубым волокном свиток. В середине на веревке было привязано кольцо, а в списке слово «Магистр» обведено кружочком. Святослав сразу узнал кольцо. Перед самым первым походом на хазар его подарила мать, Ольга, Улебу. Это была серебряная печатка, в которой на белой глазури выделялся золотой крест с распятым Христом.
Следующее утро снова начались с печали. Пришел Свенельд, снял бобровую шапку и хлопнул ею об пол:
– Прости, князь... не углядел!
Князь, только что проснувшись, еще даже не облившийся водой, оглянувшись, но крикнув служку: «Лей!», накинув на голову широкий утиральник, спросил:
– Чего же не углядел, говори же!
Свенельд еле стоял и, подвинув к себе стул, сел, а точнее, тихо опустился.
– Улеб заколол себя, в нутро, в сердце, по самую хватку тесака.
– А ты куда смотрел, старый пень?
– Так поздно уже было, когда разговаривал с ним. Выпроводил Савелия с Быком, потом к Волку зашел, тот уже почти спал. С утра пошел посмотреть, и вот... Прости, сынок, князь.
Свенельд отсутствующе смотрел в пространство и, видимо, внутри заливался слезами. И хотя Улеб в жизни был не внушаем, все же Свенельд почитал и любил его как сына князя Игоря.
Одевшись, князь бешено заходил по комнате, останавливался, снова ходил, задумавшись, потом распахнул дверь и крикнул:
– Вина! Скорее...
И как только внесли кувшин, он выхватил его из рук служка и стал жадно глотать, аж кадык на шее быстро задергался. Потом вытер рукавом усы и присел на кровать.
– Вот оно, христианство, - задумчиво произнес он, - мне рассказал хозяин шинка, что в этот день они праздновали успение Божьей Матери, вспоминали этого сказочного белого воина на коне, Феодора, и решали, как отделиться от войска, все вспоминали братву, что после хазарского похода уплыли в Испанию. Эти тоже хотели сдать Доростол и уйти в другие земли. Но им помешал Волк. Мне Асмуд как-то рассказывал, что глупее религии, чем христианство, нет. И нет безумнее людей, что верят о непорочном зачатии.
Особо лукавы их апостолы. Они могли обмануть доверчивых людей, продать, обменять все, кроме своего учителя, которого продали сами и который ничего не имеет общего с богом. Предательство в крови у христиан. А Улеб - жертва их. Если появлюсь на Руси, с корнем вырву эту религию. А сейчас, дядька, играй побудку. Собери всех на площади. А Волка отпусти в дружину. Я рассчитаюсь с христианами!
Площадь у храма Ахилла была заполнена воинами. Святослав молча ходил, похлестывая плеткой по ноге. Дружина Улеба была построена напротив шинка. Святослав подал знак, и вышли Кол и еще два воина. Дружина Улеба была малочисленной, около трехсот человек.
– Выведите всех тех, кто на праздник успения Божей Матери Богородицы был в шинке, - громко выкрикнул Святое-лав.
– Убийцу сотника Ивашки-первого, сотника Савелия, священника Илии-Быка - смутьяна - расстрелять!
Расстреляли еще четырех священников и тех, кто осенял себя крестным знамением, на кого указывал плеткой Святослав.
– Всех воинов похоронить с почестями, а этих, - князь указал на Савелия и Быка, - как приблудных собак! Где сотник Утин и где Сучок-боровичок?
Иоанна-Сучка вытолкнули из ряда, а Кол подошел к князю и сообщил:
– Великий князь, Кожема и Утин у Марфы, оба они ранены.
Князь кивнул, вспомнив ночной приход Кожемы и Утина, передал Колу плетку, сказав:
– Десять батогов этому сучку, поистине дураку, - потом повернулся и выкрикнул так, чтобы все слышали:
– Дружина Улеба переходит под руку Свенельда!
И побрел медленно, устало, будто навалили ему на плечи непомерно тяжелый груз.
На острове Айферия, или Березань, есть несколько холмов. В одном из них лежит прах Улеба, сына Игоря, князя Руси.
2. Преступность Горы и предательство Свенельда
После смерти Улеба и казни христиан Святослава охватило глубокое уныние: не хватало ему близкого человека, с кем можно было бы успокоить раненую, беснующуюся душу, умиротворить ее в дружеской беседе. Давно уже нет Асмуда, Манфред неизвестно где, лучшие соратники, советчики, воины Сфенкель и Икмор погибли. Он оглянулся вокруг себя и увидел только одного - себя.
Но главное, самое главное, развалилась его идея - план создания собственного государства, империи из славянского рода-племени у самого моря. Ушел, предал его Улеб! Человек, единственному которому он рассказал о своей мечте и который, как всегда, отшутился: «Ну, брат, в тебе засела заноза - мучит слава Македонского!» Но согласился на поход. Они жили в одном тереме, но воспитывались отдельно и разными дядьками, и это не мешало им относиться друг к друту доброжелательно. Улеб был на несколько лет старше Святослава, но при встрече не чувствовали разницы в возрасте и с радостью участвовали в военных играх и охоте. Когда Святослава посвятили в Великие князья, Улеб, казалось, был не расстроен, порой даже подшучивал над Святославом, называя его Княжищем. И вот ушел, так не объяснив своего поступка. Зато сон-видение прояснило все: он остановил мечом пропасть, в которую чуть было не провалился.