Сорок 2 дня
Шрифт:
Я живу здесь, но где-то глубоко в сердце я абсолютно уверена, что это жилье носит лишь временный характер. Я намерена вкалывать, создавать наш бизнес, и, надеюсь, к тому времени, как Сораб достаточно повзрослеет, мы все трое уедем отсюда. Стоящий знак предупреждает, не играть с мячом и не мусорить. В пику этому заявлению, место изобилует пустыми консервными банками, а кто-то просто перевесил ужасно потемневший матрас на один из длинных балкон высотки.
Я прохожу мимо детей, играющих на площадке.
— Эй, Лана, мы видели, ты выходила из большой машины,
— Не вашего ума дело, — язвительно отвечаю я.
— Кто-то поимел сладкого папочку, — поют они, и я снова удивляюсь, как сведущи эти дети. В их возрасте, я была полностью наивной, мое детство было совершенно чистым от знаний взрослой жизни.
Одна девчонка отрывается от остальной группы и медленно бочком, пододвигается ко мне.
— Ну, дай нам фунт, чтобы купить конфет, — упрашивает она, у нее огромная копна каштановых локонов.
Я смотрю на нее сверху вниз.
— Твоя мама знает, что ты клянчишь деньги?
— Да, — тут же врет она, без малейшей тени смущения.
Я смотрю в ее глаза, и мне почему-то становится очень грустно. Я хорошо знаю ее мать. Женщина с шестью детьми и суровым лицом, все дети от разных отцов, вечно грязные и неопрятные. Какую-то долю секунды я думаю, что может мне стоит ее научить не попрошайничать, объяснить, что нужно иметь гордость, но я сдаюсь. Я знаю, что все мои нравоучения не имеют смысла. Я хочу другого будущего для нее, но она уже заражена своими предыдущими поколениями. Ее круглое, красивое лицо несет какой-то отпечаток родового неудачника, возможно, даже алкоголизма. То, что она является болезнью общества не ее вина. Я лезу в кошелек и даю ей фунт. Она выхватывает его своей маленькой, горячей ручкой и убегает в сторону магазина, прокричав мне вслед.
— Спасибо, Лана.
Я нахожусь в джунглях и делаю шаг по потрескавшемуся бетону. Задумчиво ударяю банку из-под колы, появившуюся на моем пути, откатывающуюся в сторону. Я смотрю вверх на второй этаж уродливой серой многоквартирной башни и вижу Билли, стоящую на длинном балконе у нашей двери. Она курит, опираясь на металлические перила. Одна ее босая нога стоит на металлической планке. Ее волосы больше не белые, а огненно-рыжие. Она поменяла цвет и стиль на прошлой неделе, когда рассталась с Летицией. Теперь с одной стороны у нее очень-очень короткие волосы, а с другой — длиннее. Она, должно быть, только что вылезла из ванны, ее волосы все еще мокрые и зачесаны назад, она еще не видит меня.
Я бегу вверх по зловонной лестнице и шагаю на наш этаж. Она смотрит созерцательным взглядом, потом замечает меня. Я перешагиваю через разбросанные игрушки, трехколесный велосипед, пластиковые ведра и лопаты, и, наконец, предстою перед ней.
И широко улыбаюсь. Она тушит свою сигарету о металлические перилла. Я выуживаю бутылку водки. Ее лицо расплывается в широкой улыбке. Ее улыбка естественная, у меня же нет.
Она забирает бутылку.
— На самом деле?
— По-настоящему, — говорю я.
Она ставит бутылку на бетонный пол, хватает меня за бедра и поднимает вверх, громко смеясь. Ее радость настолько заразительна, что я начинаю смеяться тоже.
— Поставь меня на место, прежде чем уронишь меня через балкон!
Вместо того, чтобы поставить меня обратно вниз, она кружится со мной, переносит через порог, пинает ногой дверь, чтобы закрылась, словно мужчина, и ставит меня на обеденный стол.
— Ты. Блять. Гений, — говорит она, затем выражение ее лица резкое меняется. — Ох, черт, — ругается она и делает рывок в другую сторону.
— Ой ты, — слышу я ее крик, и она несется на балкон и возвращается с бутылкой в руках. — Дотронешься до этой бутылки, и ты покойник.
Я соскальзываю со стола.
— Как вы провели время с Сорабом?
— Как всегда, ты же знаешь, есть, срать, спать, повторите, — говорит она, и бухает бутылку на стол.
— Дай я быстро взгляну на него, — говорю я, и иду в свою спальню. Я стою перед его кроваткой и на моем сердце тяжелая грусть. У него нет никого, кроме меня. Он никогда не будет знать своего отца. Я отказала ему в его отце и жизни, полной невообразимого богатства. Я затолкнула в себя подальше это чувство вины. Не сейчас. Еще не время. На мгновение я вспоминаю, как Блейк в полном одиночестве стоял в толпе. Все, мы заключены в полном одиночестве в ловушку в нашу собственную версию ада. Я осторожно провожу пальцем по его спящей ручке и выхожу из комнаты.
Билли сидит за столом, перед ней стоит нераспечатанная бутылка водки.
Я снимаю пиджак, который слишком большой и висит на моих плечах, открываю холодильник.
— Я собираюсь сделать макароны. Хочешь?
— Нет, я съела пару турецких сладостей.
— Билл, ты не сможешь продолжить существование на остатках пиццы, варенье, и конфетах, ты же знаешь.
— Это не я выгляжу, как ходячий скелет, — она в упор с вызовом смотрит на меня, готовая перечить.
Я закрываю дверь холодильника и упираюсь в ее лицо.
— Знаешь, когда я увидела тебя, идущую домой с полиэтиленовым пакетом, я не поверила, потому что заметила, что ты плакала. Но потом я подумала, что ты плакала, из-за радости, счастья, но это не так, правда? Ты не хочешь рассказать мне, что произошло на самом деле?
Я сажусь напротив нее.
— Блейк был там.
Билли нахмурившись, наклоняется вперед.
— Где?
— В банке. Он рассматривал нашу заявку на кредит.
— Нет. Ты собираешься заставить меня рыдать.
— Ты можешь удержаться от саркастических замечаний хоть на мгновение?
Она поднимает вверх руки, как бы сдаваясь.
— По-видимому, он изучал мой счет с целью установления контакта.
Билли с удивлением раскрывает широко глаза.
— Вау! Вот прилипала.
— Он хочет, чтобы я завершила контракт.
Билли закрывает глаза с крайним раздражением.
— О, Боже! Ты согласилась, иначе мы бы не получили кредит, правильно я понимаю?
— Да, — говорю я, — но, прежде чем я могу продолжить, она наклоняется вперед, ее подбородок агрессивно вздернут.