Сорок монет
Шрифт:
— А-а, Шаады!.. Хорошо, хорошо! Я есть надо, — сказал капитан Китс, коверкая туркменские слова, и, повернувшись к переводчику, спросил его уже по-английски: — Так я сказал?
Иранец улыбнулся и подобострастно закивал головой:
— Так, так!..
И офицеру и адъютанту понравилась шутка капитана. Они тоже заулыбались.
Капитан сказал что-то иранцу, и тот перевел Шаады:
— У капитана Китса сегодня гость, который привез ему с фронта хорошие вести. Капитан Ките хочет угостить его хорошим вином и хорошим туркменским обедом. Принеси
Шаады убежал на кухню, взял вино, обед и понес капитану. Он шел по двору, держа перед собой поднос с дымящимися блюдами, бутылками и виноградом.
Войдя в номер, он поставил на стол обед, вышел в коридор и в ожидании — не прикажет ли капитан принести еще что-нибудь — встал у окна, выходившего во двор.
Во дворе, в тени у забора, рядом с конями, все так же сидели индусы и жевали жесткий хлеб с примесью джугары.
«Несчастные люди! — подумал Шаады. — Оторвали их от родного дома, угнали за тридевять земель на чужбину проливать свою кровь, а за что? Какая им польза?»
Переводчик крикнул Шаады, что он может войти и убрать посуду.
Шаады вошел. Все четверо дымили сигарами и были уже в неподдельно благодушном настроении. Обед всем понравился, и бутылки были пусты.
Не торопясь, Шаады стал собирать и укладывать посуду на поднос. Вдруг за окном послышался гул многоголосой толпы. Англичане и иранец встрепенулись, кинулись к окну.
— Шаады, узнайте, что случилось? Почему такой крик? И куда они бегут? — спросил иранец с беспокойством.
Шаады глянул в окно и спокойно сказал:
— Это слепой Заман-шахир идет в чайхану. Люди хотят послушать его стихи, вот и бегут за ним с базара.
И в самом деле, по улице к чайхане, опираясь на посох из корня кандыма и гордо вскинув голову, как все слепые, неторопливой, величавой походкой шел сухощавый человек лет пятидесяти, среднего роста, в полушелковом халате и низкой каракулевой шапке, а за ним, на некотором расстоянии, следовала большая толпа.
— Шахир? Что такое шахир? — спросил капитан переводчика.
— Поэт, — ответил тот.
— Поэт? — усмехнулся капитан. — Туркменский Байрон!
Все засмеялись, кроме Шаады, который вспыхнул и мрачно посмотрел на стриженые затылки англичан.
— И что же, он тоже воспевает любовь и свободу? — спросил капитан Шаады с помощью переводчика.
— Да, капитан, любовь и свободу, — твердо сказал Шаады.
— И народ любит его стихи?
— Да, капитан. Видите, как бегут за ним. Народ называет его еще и Заман-пайсах, Заман-мудрец. Он не только песня, но и разум и совесть народная… Разрешите идти, капитан?
— Иди! — сказал переводчик.
Шаады ловко подхватил поднос с посудой и бутылками и вышел.
— Туркменский Байрон! — веселился капитан Китс, уже без тревоги посматривая на шумную пеструю толпу рослых туркмен в кудрявых папахах, спешивших в чайхану. —
— Или написать мемуары, а в них главу: «Моя встреча с туркменским Байроном», — засмеялся офицер, прискакавший из Курбан-Кала.
— Да, да, — живо подхватил капитан. — А почему бы и не написать мемуары? Ведь мы же участники важного исторического события: британский лев кладет свою мощную лапу на дикую, но великолепную страну с большими, еще не тронутыми природными богатствами. Здесь, в Средней Азии, можно нажить колоссальное состояние! Только скорее, скорее бы покончить с большевиками… Эх, если бы вооружить всю эту толпу дикарей, — капитан кивнул за окно, — и бросить на большевиков! Они ринулись бы на них на текинских конях и своими кривыми саблями рубили бы их, как капусту!.. Я слышал в Мешхеде — туркмены воинственный народ. Они не раз били войска иранских шахов и ханов, когда те пытались отнять у них плодородные земли.
— Они и сейчас отлично дрались под Курбан-Кала, — сказал офицер, — но, к сожалению, против нас.
— Да, да, это жалко, очень жалко, — согласился капитан. — А народ-то, смотрите, все бежит и бежит в чайхану. Этот Заман-шахир, должно быть, большая сила у них…
И капитан призадумался.
«А что, если эту силу пустить на пользу Британской империи? Не одной кровью надо действовать! Надо привлечь этого шахира, польстить ему, наконец, дать денег…»
Чуть заметная улыбка пробежала по лицу капитана. Он вспомнил, как подкупал в Стамбуле и Тегеране редакторов, корреспондентов газет и с каким усердием они славили мудрую политику англичан.
«…и он поведет за собой народ против большевиков, и вся эта возня быстро кончится».
— Идемте! — вдруг сказал он, вставая. — Я хочу послушать стихи слепого Байрона.
— В чайхану? — удивился и даже испугался адъютант.
— Да. И это не такое уж легкомыслие, как вы думаете. Индусы во дворе. У них винтовки, и мы не безоружные, — насмешливо сказал капитан и надел фуражку.
Под окнами чайханы и у раскрытых дверей стояла большая притихшая толпа туркмен. Тут были и старые и малые. Все с напряженными лицами прислушивались к голосу Заман-шахира, доносившемуся из чайханы.
Увидев капитана, шагавшего в сопровождении свиты и семи индусов, народ молча расступился. Капитан вошел в душную, пропахшую луком и бараниной чайхану и остановился вместе с офицером, адъютантом и переводчиком возле двери. Индусы встали у них за спиной.
Капитан окинул взглядом чайхану и удивился, как могла здесь сохраняться такая глубокая тишина при таком стечении народа.
Капитан стал рассматривать шахира с любопытством и вместе с тем с глухой враждой.
Заман-шахир стоял, опираясь большими костлявыми руками о стол и устремив вдаль затянутые белой пленкой большие глаза. Он читал стихи, как заклинание. А перед ним, как в гипнозе, не отрывая глаз от него, плотно прижавшись друг к другу, сидели на полу и стояли у стен туркмены всех возрастов.