Сорок монет
Шрифт:
Эсен-мурт и это знал. Он коротко бросил:
— Лишь бы ноги были целы, — и постарался замять разговор об ослах. Нахмурив брови, он приказал: — Пора отправляться!
Потеря осла очень огорчила Кемине и его друзей. Особенно сокрушался Овез. Больной и слабый, он знал больше других, как необходим в пустыне осел. И когда Эсен-мурт, обвесившийся оружием, водрузился в седло, Овез преградил ему путь.
— Эсен-ага! Эсен-ага! — закричал он и тут же робко умолк, так и не сказав того, что хотел.
Но
— Ты что затвердил мое имя? Боишься забыть, как меня зовут?
Тогда Овез наконец решился:
— Я хотел спросить… Может быть, мы посадим шахира на белого верблюда?
— Посади, если у тебя есть верблюд! — отрезал караван-баши.
— Не говорите так, Эсен-ага! Ведь он старый человек…
— У меня нет верблюда для твоего старика. Если тебе его так жалко, отдай ему своего осла.
— Вах, я не могу идти пешком. А то бы я…
— Хватит! — разозлился Эсен-мурт, ударил пятками по бокам осла и дернул недоуздок головного верблюда.
Овез хотел еще что-то сказать, но Эсен-мурт не дал ему говорить:
Не вырастай там, где тебя не сажали, знай свое место!
После Овеза хозяина начал упрашивать Яздурды-ага. Эсен-мурт и ему отказал.
Растянувшись цепочкой, караван двинулся в путь. Яздурды обернулся. Взвалив на плечи хорджун, поэт шел за верблюдами, с трудом передвигая ноги, У Яздурды-пальвана сжалось сердце.
— Эсен! — Он и не заметил, как перешел на крик. — Ты посадишь поэта на белого верблюда! Не заставляй меня ругаться с тобой!
— Дурень, что мне с того, что ты будешь ругаться? Думаешь, сгорю от стыда? Я не желаю сажать на своего верблюда человека, который всю дорогу бросал в мою пищу яд. Своими ногами пришел, своими ногами пусть и уходит.
Яздурды-пальван наступал на хозяина:
— Посадишь?
— Нет, не посажу!
Тогда разгневанный старик, не соображая, что он делает, вцепился в недоуздок верблюда. Кровь ударила в лицо Эсен-мурта.
— Отпусти!
— Не отпущу!
Эсен-мурт с силой дернул недоуздок.
— В последний раз повторяю: отпусти! Не то останешься без руки!
— Ничего ты мне не сделаешь, — ответил Яздурды-пальван, отпуская недоуздок. — Но если поэт отстанет и погибнет в пустыне, люди сгноят тебя в земле вместе с семью твоими потомками. И нам они спасибо не скажут! — Он повернул своего осла назад, пригрозив: — Предупреждаю, если Кемине не сядет на белого верблюда, дальше ты поедешь один.
Эсен-мурт расхохотался:
— Только послушайте, что говорит этот безумец! Нашел чем угрожать! Думаешь, если вы с Овезом уйдете, мир рухнет? Один я не останусь, со мной поедет Гельды.
Но в это время к нему подъехал Гельды и упавшим голосом сказал:
— Если так, то и я не сделаю за тобой ни шагу! Видно, напрасно защищал я тебя тогда в Чашгыне.
— Гельды! — закричал побелевший Эсен-мурт. — Да слышат ли твои уши, что говорит язык?
— Слышат!
— Нет, ты оглох. Или стал таким олухом, что начал повторять их слова!
Вместо ответа Гельды гневно взглянул на хозяина.
Вначале Эсен-мурт не думал, что разговор примет такой оборот. Конечно, когда он приедет в Хиву, наймет сколько угодно слуг, но довести тяжело груженный караван одному невозможно. Надо пересечь еще много высоких барханов, на стоянках разгружать верблюдов и снова вьючить огромные тюки… Он представил все это себе только на одну минуту и тут же крикнул вслед Яздурды-пальвану:
— Эй, постой! Ты, оказывается, так глуп, что не понимаешь шуток.
Яздурды почувствовал, что Эсен-мурт сдается, и с достоинством ответил:
— Кто глуп, а кто умен — разбираться в этом сейчас у нас нет времени. И потом ты не очень-то заносись! Здесь тебе не белая кибитка Карсак-бая, а Каракумы… Хочешь — дай поэту верблюда, не хочешь — дело хозяйское. Мы-то придумаем, как нам поступить.
— А какая мне от этого выгода? — пробормотал себе под нос Эсен-мурт. — Ничего, кроме вреда, А если верблюд упадет под тяжестью груза, тогда мне еще и отвечать?
Сообразительный старик, стараясь не пропустить момент, поспешно возразил:
— Неужели верблюд, способный нести твое тучное тело, не сможет поднять маленького, с кулачок, человека?.. Размахнулся — бей! Если уж заговорил о пользе, то договаривай до конца. Поэт заплатит тебе.
Эсен-мурт деланно рассмеялся:
— Если бы у твоего поэта были деньги!
— Если их нет у Кемине, мы найдем. Вернемся в Серахс, продадим свои кибитки. Ты об этом не беспокойся. Сколько тебе нужно?
— Сколько нужно? — Эсен-мурт снова усмехнулся. — Ты знаешь, как найти путь к моему сердцу. Скажи ему, пусть дает сорок тенге и залезает на верблюда! Надоел ты мне, прожужжал все уши.
Яздурды-пальван, услышав слова «пусть залезает», тут же поспешил к поэту.
Овез снял с плеча Кемине хорджун и привязал его к горбу верблюда, а Гельды, обхватив своими сильными руками шахира, легко поднял его, как ребенка, и усадил.
Караван тронулся. Верблюды шли и шли, изредка останавливаясь на привалах. Чем ближе подходили они к Хиве, тем менее говорливыми становились люди. Они устали. Даже поэт, сидевший на белом верблюде, все время молчал.
На пути к Хиве оставалась одна стоянка. Караван разгрузился в последний раз около старого колодца, обложенного камнем. Солнце скрылось, и закат вобрал в себя весь свет с неба. Словно ожидавшая ухода солнца, на востоке выглянула луна.