Сорок монет

Курбансахатов Курбандурды

Обычно караван Эсен-мурта стоял здесь недолго. Но на этот раз ему пришлось задержаться.

Хозяин дома, в котором остановился Эсен-мурт, по имени Каррынияз-ага, очень любил музыку, стихи и шутки. Он был знаком с Кемине. Поэт, возвращаясь из Хивы, тоже останавливался у него. Увидев снова любимого шахира, Каррынияз-ага не удостоил вниманием богатого Эсен-мурта.

— Заходи, поэт, заходи! — воскликнул он и, вскинув свое грузное тело, вскочил навстречу Кемине. — Сегодня у меня сильно чесался левый глаз, я говорил, что это к радости, и не ошибся. Наверное, ты устал, проходи на тор [11] ,

устраивайся поудобнее, а я тем временем сообщу в ауле, что ты приехал, обрадую народ!

11

Тор — почетное место в кибитке.

Кемине покосился краем глаза на Эсен-мурта, взбешенного тем, что не ему оказываются почести, и нарочито кротко сказал:

— Не знаю, смогу ли я просидеть у вас долго на таком почетном месте? Как говорит пословица: «Кто отправился в путь, тому лучше быть в пути!».

— Гость должен подчиняться хозяину, шахир! Ты ведь не из тех, кого мы можем часто видеть в своем Чашгыне, — ответил улыбаясь Каррынияз-ага и приказал своему сыну, юноше лет семнадцати: — Беги скорей в аул, сообщи всем, что к нам приехал поэт!..

Желающих повидаться с Кемине оказалось так много, что кибитка их не вместила. Каррынияз-аге пришлось расстелить вокруг нее все свои кошмы. Но и их оказалось мало. Тогда соседи принесли свои кошмы и паласы. И этого было недостаточно. Но люди и не думали об удобствах. Кто постелил под себя халат, кто просто на корточках присел на песке. Около соседней кибитки собрались женщины.

Всеобщее внимание вдохновило поэта. Ему захотелось донести жар своих стихов до самого сердца слушателей.

Поэт взял в руки дутар и, слегка тронув струны, начал читать:

У меня сто болезней и тысяча бед, Тяжелей всех на свете забот — Нищета. Скорбь искала меня и напала на след. Без конца караваном идет Нищета.

Люди слушали, ловя каждое слово, словно надеялись поймать синюю птицу. Только Эсен-мург не слушал поэта. С тех пор как Кемине взял в руки дутар, у него испортилось настроение. Он только и думал о том, как бы скорей отдохнули верблюды и можно было уйти из аула.

Рука поэта дотрагивалась до струн дутара, и чистая мелодия звучала все увереннее.

Не прожить без еды и единого дня. Ночью глаз не смыкаешь, лежишь без огня. Не уходит к богатым, живет у меня, Спит в углу на тряпье, слезы льет Нищета…

Произнося слова: «Не уходит к богатым», поэт взглянул на Эсен-мурта. Люди улыбались, начали перешептываться. Эсен-мурту это было пощечиной. Он вскипел, выкатил глаза и хотел что-то сказать, но только смог пошевелить толстыми губами. Тогда он сделал вид, что не понял намека.

Но от поэта не ускользнуло, что его слова попали в цель. Это и было ему нужно. И он обрушил на Эсен-мурта последнее четверостишие:

Говорит Кемине: тех — казной золотой, Этих

жизнь наделяет сумою пустой. Ты не рвись, мое бедное сердце, постой, Будет время — от нас отойдет Нищета! [12]

Говоря: «тех — казной золотой», поэт снова многозначительно взглянул на караван-баши, а произнося слова: «Этих жизнь наделяет сумою пустой», посмотрел на сидящих вокруг людей.

12

Перевод А. Тарковского.

Покрасневший от бешенства Эсен-мурт больше не мог снести насмешек Кемине. Он вскочил, задыхаясь, и заорал:

— Яздурды! Овез! Вставайте! Гельды! Чего сидишь? Хватит! Поехали!..

Не поняв сразу причины скандала, Каррынияз-ага удивился:

— Вей, вей, Эсен! Что с тобой? Всегда ты остаешься у меня ночевать. Какая муха сегодня тебя укусила?

— Ты знаешь, какая муха! — резко ответил Эсен-мурт. — Я вошел в твою кибитку не для того, чтобы меня здесь оскорбляли и позорили перед людьми.

А кто тебя позорит? — спросил Каррынияз-ага. — Ведь о тебе никто здесь ни слова не сказал. Вот если бы называли твое имя, тогда другое дело. А здесь только читали стихи. Ты и раньше их слышал. Так из-за чего же, Эсен, ты мутишь чистую воду?

— Если ты ничего не хочешь понимать да и меня же во всем обвиняешь, то спасибо за все! — закричал Эсен, хватаясь за пистолеты. — Не знал, оказывается, каков ты есть! В следующий раз мы будем выбирать другое место для стоянки.

— Дело твое, Эсен-хан! Задерживать тебя не стану, — ответил обиженный Каррынияз-ага. — Но ты уйдешь один. Я не могу стольких людей лишать удовольствия слушать поэта.

Поведение Эсен-мурта многих возмутило.

— Каррынияз-ага! Не задерживай его, — с гневом сказал коренастый, широкоплечий юноша. — Пусть он уходит! Поэта мы проводим до Хивы сами!

Его с готовностью поддержал бородатый яшули, который лежал, облокотившись на свой тельпек:

— Не только в, Хиву, но и дальше, до самого Васа проводим мы поэта, если будет нужно!

— Правильно говоришь, яшули! — гневно выкрикнул из гущи толпы красивый юноша, взмахнув кулаком. У него давно накипела на сердце злость на Эсен-мурта. Несколько лет назад, когда у этого юноши только начали пробиваться усы и борода, он нанялся вести караван. Эсен-мурт бросил его одного в пустыне только за то, что погонщик не позволил себя оскорблять. И юноша затаил чувство мести. Теперь наступил его час.

Выйдя из толпы, юноша убежденно сказал:

— Если поэт хочет ехать в Хиву, он сядет на верблюда Каррынияз-аги, и я сам провожу его. Но не в этом дело. У каждого человека должна быть своя честь, твердое слово. Я говорю об Эсен-мурте. Он взялся довезти поэта до самой Хивы? А если так, то он обязан доставить его до места. Кто позволит ему бросать поэта посередине пути?

Все молчали.

Эсен-мурт в угрожающей позе земзена [13] ринулся на юношу:

13

Земзен — степной варан.