Сорок монет
Шрифт:
От срама и отвращения Тойли Мергена мутило. Уже придя домой, он никак не мог успокоиться и даже не ответил на слова Акнабат.
— Всё воюешь со своим дядей? — удивлялась она. — Зачем ты только связываешься с этим ворюгой. Я так даже опасаюсь его. Не посылай ты его на хлопок. Толку от него всё равно не будет. Имени этого подлеца я не хочу слышать в своём доме.
Тойли Мерген молчал. Возможно, он винил себя в том, что не сумел остановить Артык-шиха вовремя, когда тот только ступил на кривую дорожку.
Акнабат, увидев,
— Что же это и чаю не попил, и не пообедал?
— Будут спрашивать, скажешь, что поехал на бахчу.
— Зачем? Арбузов или дынь тебе не хватает? Вон сколько у нас — есть некому.
— Привезу твоих зятьков. Сам их туда отправил, сам и верну.
— Почему же ты должен ехать? Разве нельзя послать кого-нибудь помоложе, ну, того же Нобата?
— Нобат нужен здесь. И потом, я сам хочу посмотреть на их лица, когда они узнают, что снимаю их с бахчевых и посылаю на хлопок.
— А какая им разница — что там, что здесь.
— Разница большая. Там можно епокойно лежать и посасывать сладкую дыню. А здесь придётся работать до боли в пояснице.
— Тут уж ты перехватил, им лежать некогда, — сказала Акнабат и следом за мужем вышла во двор.
— Ладно, ладно, зря не обижу.
— Уж больно ты, отец, подозрительный стал. — Она покачала головой и показала рукой на вещи, привезённые Нобатом из города и сложенные под виноградной беседкой. — Надо убрать, а то пропылится всё, и дождь может пойти.
Тойли Мерген глянул на солнце, клонящееся к западу, и вывел машину из гаража:
— Уберёшь вместе с сыном.
— Ты мне и сына сегодня не показал, — проворчала Акнабат.
— Теперь твой сын всегда будет при тебе. Сиди и гляди, сколько душе угодно!
Тойли Мерген уехал, а жена, прикусив кончик платка, смотрела вслед удаляющейся машине.
— Молодец он у меня, ничего не скажешь! — с гордостью проговорила она.
Вечером, вернувшись с работы, Аман обнял мать и удивился, узнав, что отца нет дома.
— А он на бахчу поехал, сынок, — ответила Акнабат.
— Зачем ему сдались арбузы и дыни?
— Хочет привезти мужей твоих сестёр. Говорит, сам их отправил, сам и верну.
— Да, отец не на шутку рассвирепел, крепко он за родственников взялся.
— Что же поделаешь, родственники всякие бывают, Аманджан, — вздохнула Акнабат и пустилась философствовать. — Если, скажем, некоторые стараются, из кожи вон лезут, чтобы помочь тебе не уронить твой авторитет, то другие тоже стараются — только в другую сторону, хотят извлечь выгоду из родства, из чужого авторитета. Что же после этого делать твоему отцу? Хочешь — не хочешь, а рассвирепеешь.
— Хорошо, если это поможет, поглядим, каков будет результат.
— Ай, о чём ты говоришь! Сколько хлопка ты сегодня собрал на своей машине?
— Отвык я от физической работы… А то бы…
— А всё-таки?
— Пожалуй, около шести тонн.
— Вот
— Это верно, мама.
— Если верно, на, покроши чурек. Я залью бульоном.
Аман даже не заметил, как съел миску шурпы. Вот что значит весь день проработать на свежем воздухе и, можно сказать, впервые в жизни вернуться домой с хорошо пропотевшей спиной.
— Посмотреть на тебя, так скажешь, что вкуснее материнской шурпы и нет ничего на свете. А, сынок? — сказала обрадованная мать, глядя, с каким аппетитом ел её привередливый сын, и придвинула поближе к нему чайник. — Вот что я скажу тебе, сынок. Если ты окончательно вернулся в отчий дом, то и комнаты этого дома не должны пустовать.
Акнабат считала, видно, неудобным прямо говорить с Аманом о женитьбе, поэтому она так издалека начала.
— А у нас в ауле, не сглазить бы, теперь много хорошеньких девушек, — набравшись мужества, продолжала она.
— Например? — осведомился Аман, решив обратить серьёзный разговор в шутку.
— Например, Джерен, дочь Ораза Кара. Или Гозель дочь Эсена Сары. Или Язбиби, дочь Илли Неуклюжего.
Мать ещё долго могла бы перечислять сельских девушек, если бы Аман со смехом не спросил:
— И кого-нибудь из них ты уже выбрала?
— Конечно! — охотно отозвалась та. — Лично я, сынок, выбрала бы Язбиби. Ни в Гараяпе, ни в Акъяпе нет красивее девушки. К тому же она обходительная и трудолюбивая. Язбиби будет такой же, как её мать. И отец её Илли, хоть и неуклюж немного, но человек он уважаемый, про него не скажешь, что с ним не считаются. И братья у неё хорошие. Работящие парни.
— Ты, мама, до небес расхвалила девушку. Только скажи мне, выбор-то этот при себе держишь, или уже и словечко замолвила?
— А чего мне таиться, конечно, замолвила.
— Ну, и что тебе сказали? Приходите, будем рады?
— Что же они ещё могут сказать?
— Интересно, а что говорит сама девушка?
— Девушку никто и спрашивать не станет.
— Как же так? По-моему, прежде всего надо узнать, что на душе у девушки.
— Что на душе у девушки, спрашивают… ну, как бы тебе это сказать? Скажу, как есть — ты уже, слава богу, взрослый, давно борода растёт. Девушку спрашивают после того, как она залезет к мужу под одеяло.
— Нет, мама.
— Да, сынок. Так было у наших предков, так будет всегда!
— Нехорошо, мама, что так говорит жена Тойли Мергена.
— Жена Тойли Мергена — тоже женщина, сынок.
— Мне ты высказала свои мысли — и ладно. Но нигде больше не говори ничего подобного. Людей удивишь. Это, во-первых. А во-вторых, спрашивать надо не только у девушки, но и у парня. Придётся узнать и у него, любит ли он девушку, хочет ли он на ней жениться.
— Даже если ты обойдёшь весь Мургаб, не думаю, что найдёшь лучше невесту, чем Язбиби. Поэтому, сынок, я и не стала советоваться с тобой, а решила тебя посватать.