Сорок монет
Шрифт:
Акы слышать не мог это имя. Оно всегда было связано для него с бесстыдством и гнусностью. Едва мать произнесла «Артык-ших», как усы у парня ощетинились и глаза полезли из орбит.
— Жаль, что ты моя мать! — сквозь зубы проговорил Акы. Он залез всей пятернёй в волосы, не зная, что делать. Но вот он тряхнул головой и заговорил. — Не знаю, как я вынесу этот позор. Но твёрдо знаю, что никогда не смогу простить тебе этого, мама, никогда! Я буду всю жизнь кормить тебя, но видеть тебя не хочу… А ты? — Он повернулся к жене. —
Сона понимала, что совершила непростительную ошибку. Но понимала также, что теперь не в её силах что-либо изменить. Поэтому она молча плакала, не утирая слёз.
Акы решительно поднялся, и от его резкого движения чайник покатился по цветастой кошме. Но он выбежал из дома, не оглянувшись.
Старая Боссан рухнула на колени и начала бить кулаками об пол:
— Вай, счастье моё закатилось! Бай, счастье моё закатилось! Помогите мне, помогите!
Тут не выдержала Сона. Ласковая и терпеливая, она ни разу за все годы не сказала свекрови ни одного грубого или обидного слова, но сейчас её будто подменили. Сона потянула старуху за рукав и прикрикнула на неё:
— Хватит! Перестаньте кричать! Какую ещё пакость вы затеяли?
Старая вцепилась себе в волосы и завыла:
— Вай, что мне делать, ведь Акы убьёт его!
— Убьёт так убьёт.
— Тогда всё пойдёт прахом.
— Хуже, чем сейчас, не будет. Да перестаньте кричать!
— Как же мне не кричать?
— Если не перестанете, я сейчас же уйду. И больше вы меня здесь не увидите. Акы прав. Была бы я человеком, не послушалась бы вас. Меня надо убить, меня!
И Сона разрыдалась, упав на кошму.
В дверь Артык-шиха стучать Акы не пришлось. После недавнего посещения Тойли Мергена она уже не закрывалась, да и не могла закрыться — ведь бригадир сорвал её с петель.
В первой комнате было темно. Но Акы не успел пожалеть, что упустил хозяина, так как услышал храп, доносившийся из второй комнаты. Парень ворвался туда и нашарил рукой на стене выключатель. Вдребезги пьяный Артык-ших даже не почувствовал, что стало светло. Он лежал, развалившись, посреди комнаты и почёсывал живот. Белые штаны его спустились, и мотня оказалась чуть ли не у колен. Серое лицо с задранным кверху подбородком походило на гузку ощипанной курицы. Не успел Акы и подумать, что же случилось с его бородой, как «святой» зачмокал губами и забормотал…
— Тойли, не трогай меня, Тойли… Сона сама пришла, Тойли…
Акы обезумел, услышав имя жены. Оттолкнув ногой пустую бутылку так, что она разбилась вдребезги, он пнул пьяного носком сапога в бок.
Артык-ших очнулся, приподнял голову и от страха тоненько заскулил:
— Тойли, Тойли…
— Я не Тойли. Вставай, грязный ишак!
Артык-ших, не поднимая
— Акыджан! Что я тебе сделал? За что ты меня! — захныкал он, хватаясь оа бок.
— Тебе говорят, встань!
— Откуда у меня силы, чтобы встать?
— Если сам не встанешь, заставлю!
Поняв, что спорить бесполезно, Артык-ших, извиваясь, встал на колени:
— Акыджан, что ты собираешься со мной делать? Объясни мне, браток.
— Идём! Шагай впереди меня! Когда выйдем на Сакар-Чагинскую дорогу, я скажу, что собираюсь делать.
Почувствовав, в каком состоянии Акы, Артык-ших украдкой огляделся по сторонам.
— Мог бы и здесь сказать, — жалобно проговорил он, продолжая так же украдкой обшаривать глазами комнату.
В одном из углов холодно поблёскивал стальной туркменский нож с белой ручкой. Изловчившись, Артык-ших схватил его и поднялся во весь рост.
— А ну, убирайся отсюда! — заорал он.
— Брось нож! — спокойно произнёс Акы.
— Не брошу! Я знаю, зачем ты пришёл!
— Заткнись, негодяй!
— Кто негодяй? Я? О аллах, придай мне силы! — взмолился Артык-ших и бросился на парня.
Акы ловко ухватил запястье озверевшего Артыка, вырвал нож, а самого его приподнял и швырнул на пол.
— Одевайся! — приказал он.
Артык-ших стал податлив, словно нитка, натёртая воском. Беспрекословно он выполнял все приказания.
— Повяжи чалму и надень пёстрый халат! И ещё — не говори, что не слышал — если по дороге издашь хоть звук, воткну твой нож тебе же в спину.
Так и шли они — Артык-ших впереди, Акы позади него. Святоша иногда сбавлял шаг и в темноте краем глаза поглядывал, не идёт ли кто. Нет, никого вокруг не было.
Парень всё чаще покрикивал:
— Не оглядывайся, иди быстрей!
— Куда ты меня ведёшь?
— Молчать!
Они дошли до шоссе, уходящего куда-то в пески, и остановились. По обеим сторонам темнели стога верблюжьей колючки.
Акы спихнул Артык-шиха с асфальта, подвёл его к одному из стогов, отбросил в сторону охапку колючки, поджёг её и сказал:
— Ну-ка, давай сюда чалму!
— Зачем тебе моя чалма?
— Давай, говорю!
Артык-ших снял чалму и протянул её Акы.
— Брось на землю!
Не прикасаясь руками, парень носком сапога метнул чалму в костёр.
— Снимай халат!
— Акы, смилуйся!
— Хочешь, чтобы я из тебя кишки выпустил?
Халат бросил в костёр сам Артык-ших.
— Теперь всё?
Переложив нож из одной руки в другую, Акы усмехнулся:
— Нет, пока не всё! Снимай рубашку и туфли!
Тот покорно бросил в костёр рубашку и туфли.
— Уж теперь-то, наверно, всё?
— Нет, ещё не всё, святой отец! — Акы с презрением глянул в освещённое пламенем ненавистное лицо Артык-шиха. — Снимай штаны!
— Акы!