Сорок монет
Шрифт:
Чернявая скосила глаза на Акнабат, но, не дождавшись ответа, опять заговорила:
— Наверно, вы видели моего сына. Его то и дело вызывают в сёла. Скоро год, как он работает рядом с дочерью Дурсун. Сульгун животы режет, а мой Айдогды детишек лечит. Он уже кандидат. И защищал не где-нибудь в Ашхабаде, а в самой Москве. Ты, говорю ему, чему хотел, выучился, нечего тебе холостяком ходить. Уж чего, чего, а красивых девушек в нашем селении сколько хочешь. А насчёт калыма, говорю, не беспокойся, дай бог здоровья твоему отцу, то, что есть у людей, и у меня найдётся. Но хоть голову ему отрежь, не слушается!
Акнабат, погружённая в думы о собственном сыне, не обращала внимания на трескотню чернявой. Но тут сама не заметила, как спросила:
— Какое имя назвал?
Та с явным удовольствием повторила:
— Сульгунджан! Кого бы я ему ни называла, он говорит — нет. Или она, или никто… Люблю, говорит, нравится, говорит. Я ему и сказала: «То, что нравится тебе, понравится и мне». Вот и занялась этим делом.
У Акнабат после этих разговоров чай в горло не шёл. Она поставила налитую пиалу на ковёр и дрогнувшим голосом спросила:
— А девушка что говорит? Она тоже его любит?
— Сульгунджан?
— Да, Сульгунджан.
— Если бы девушка не сказала тёплого слова, парень не стал бы посылать свою мать сватать её. Недавно захворал ребёнок наших соседей, живот у него болел, какой-то приступ, так они на одной машине приезжали. Я поглядела на их фигуры, как красиво они выглядели в белых халатах, ну, прямо загляденье. Если они будут работать вместе и облегчать страдания недужных, разве, думаю, плохо. Нет, очень даже хорошо! Только Дурсун, вроде, немного упрямится. И причину почему-то прямо не говорит. Не знаю, может быть, даже хочет меня этак вежливо выпроводить. Но я не намерена отступать. Я вот сижу тут, у неё в доме, и не двинусь с места, пока она не скажет что-нибудь определённое.
— Правильно, правильно, зачем же вам уходить, — ответила Акнабат и, не развязывая привезённого узелка, торопливо поднялась. — Я пошла.
— Ты что встала, милая? — удивилась вошедшая с миской в руках Дурсун. — Посидела бы. Я ведь обед принесла.
— Спасибо! Считай, что я уже поела. Будь здорова!
И Акнабат ушла, готовая лопнуть от злости на собственного сына.
Не успел Тойли Мерген, вернувшись из города, поставить машину в гараж, как подкатил на мотоцикле его заместитель.
— Что слышно, Нобат?
— Хвалиться нечем, Тойли-ага, — ответил тот и, словно стыдясь, что не успел побриться, погладил подбородок. — Сборщиков у нас маловато.
— Сборщиков прибавим, Нобатхан.
— Хорошо бы.
— А что Гайли и Артык? Пришли?
— Пока нет, Тойли-ага.
— Интересно… Мне показалось, что она этот раз и они поняли.
— Гайли-ага, если и не пришёл сегодня, придёт завтра. Как только продаст морковь. А вот об Артыке разговор другой.
— Какой ещё разговор?
— Сам-то я не ходил к нему, не видел, но от людей слышал. Кто-то сорвал у него дверь. Кто-то, якобы, повыдергал ему бороду. Но это ещё ерунда, Позавчера вечером, говорят, видели его на большой дороге. Будто идёт голый, ну, совсем голый, в чём мать родила. В общем, пошёл слух, что Артык свихнулся, сошёл с ума.
Поскольку история
— Уж кто-кто, в Артык с ума не сойдёт. А ты куда едешь?
— В правление и на полевой стан.
— Не посчитай за труд, подвези меня на склад.
В новом просторном складе имелось всё необходимое для колхозного хозяйства — от гвоздей и оконных петель до гусениц для тракторов.
В помещении было прохладно — только что вымыли цементный пол. В углу, на аккуратно сделанном топчане, лежал, подложив под локоть две подушки, заведующий складом Эсен Сары. Тойли Мерген улыбнулся и покачал головой: дескать, вот кому хорошо живётся!
Низкорослый, с огромным животом, Эсен Сары казался совсем круглым. Весёлый шутник, он знал великое множество анекдотов всех времён и народов.
В каком бы настроении ни зашёл к нему человек, Эсен не отпустит его, пока не развеселит. И Тойли Мерген, когда чувствовал себя особенно усталым, специально шёл к Эсену отдохнуть. Но при всём этом Эсен Сары за шутками и прибаутками никогда не забывал о работе. Это был добросовестный и чрезвычайно аккуратный во всех делах человек.
Увидев вошедшего бригадира, Эсен Сары обхватил обеими руками свой необъятный живот и, свесив с топчана коротенькие ноги, приветливо сказал:
— Заходи, Тойли-ага. Что-то не видать тебя в последнее время. Ребятки! — крикнул он парням, сгружавшим с машины муку. — Эй, ребятки, если чай у вас закипел, несите сюда. И заварите как следует. Дадим Тойле-ага крепкого чая!
— Я только что пил, Эсен!
— Никто ещё не опивался чаем, Тойли-ага! Ну-ка, садись! — И он похлопал рукой по топчану.
— Мы с тобой посидим, чайку попьём, а кто будет собирать хлопок?
— О хлопке потом поговорим.
— Охотно бы посидел, Эсен, да некогда.
— А я, признаться, не думал, что ты такой печальник! — рассмеялся Эсен Сары. — Если дальше так пойдёт, станешь вроде моего тёзки!
— Какой ещё тёзка?
— И прежде, говорят, был один человек по имени Эсен-печальник. — Не успев ещё рассказать притчу, Эсен Сары засмеялся. — Из-за каждой мелочи — то ли посильнее подует? ветер, то ли посильнее припечёт солнце — бедняга печалился и впадал в панику. Однажды прибежал его сынишка лет десяти и закричал: «Папа! Какая радость, у нас появился ослик!» — «Поздравляю, сынок! Теперь это избавит нас от необходимости ездить вдвоём на одном осле! Я буду садиться на ослицу, а ты на ослика!» — сказал отец, у которого даже настроение улучшилось. Но тут сын сообщил, что у ослика нет ни ушей, ни хвоста. Эсен-печальник снова опустил голову: «Это плохо, сынок!» — Ну, папа, не печалься, ведь это осёл, какая разница — есть у него уши и хвост или нету?» На это Эсен-печальник изрёк: «Если, сынок, человеку не суждено быть счастливым, то, оказывается, и ослик у него рождается не похожим на других. Когда он, бедняга, вырастет и мы нагрузим на него пшеницу и поедем на мельницу, а в тот день непременно пройдёт дождь, наш осёл завязнет в грязи и нам не за что будет вытягивать животинку, потому что у него так и не вырастут уши и хвост». И мой тёзка погрузился в безысходную печаль.